– Мы женаты пятнадцать лет, Люба.

– Были, – поправляю я его.

На его скулах перекатываются желваки, сам он зло прищуривается, и я замолкаю, кивая, чтобы он продолжал.

– Мне пришло уведомление, что ты подала на развод.

– Так согласуй, – пожимаю я плечами.

– Я уже сказал тебе, что никакого развода не будет, Люба, – с напором произносит Саян, и наши взгляды скрещиваются.

Я свой не отвожу, собираясь отстоять свое заявление до конца. Во мне нет ни капли сомнений, и Саян дергается, когда видит это.

– Нас всё равно разведут, ты же знаешь. У нас нет общих детей, на клинику я не претендую, а имущество… Продадим и поделим деньги пополам без всякого суда.

Я стараюсь говорить спокойно и безэмоционально, как если бы вела беседу с пациентом.

Любая другая на моем месте вцепилась бы в клинику, не собираясь оставлять ее бывшему мужу и его отпрыску на стороне, а я… Я не хочу, чтобы меня что-то связывало с Саяном и дальше.

Если я получу в совладение клинику, то мне на постоянной основе придется пересекаться сначала с Саяном, а затем с Ермолаевой и их общим сыном. И это меня добьет. Поставит на колени, усиливая чувство своей неполноценности.

– Я не хочу терять тебя, Люба. Ты моя жена, и я…

Грачёв замолкает. Слова застревают у него в горле, и между нами повисает неловкая болезненная тишина.

– Не переживай, горевать ты долго не будешь, Саян, – ухмыляюсь я, скрывая за бравадой боль и отчаяние. – Претендентка на фамилию Грачёвых уже имеется. Кстати, об этом…

Я открываю сумку и достаю оттуда пакетик с золотым кольцом. Обручальным.

– Оно в слив упало, я не успела его обеззаразить, но думаю, твоя Ермолаева с этим отлично справится.

Я кладу прозрачный пакетик с кольцом на стол и выразительно смотрю на Грачёва. Он сжимает с силой челюсти, в глазах разгорается настоящий пожар, пламя которого будто опаляет мое лицо.

– Считаешь, не способен новое купить? – выплевывает он, и я отшатываюсь.

Сглатываю и поднимаю подбородок, не собираясь плакать. Кто бы знал, как тяжело мне дается держать лицо при муже. Он не должен увидеть мои слезы, и я не позволю ему и его любовнице меня сломать.

– Прости, я не то сказал, – сразу же кается Саян, и мышцы его лица судорожно дергаются. Он проводит по лицу ладонью сверху вниз и смотрит на меня с мукой и безысходностью. Словно попавший в западню зверь, который, что бы ни предпринимал, всё равно не может найти выход.

– А может, то? – с горечью тихо говорю я. – Если бы ты не рассматривал вариант брака с Ермолаевой, то не смолчал бы. Там. В кабинете.

Последнее я произношу четко, глядя ему при этом в глаза. Мне не в чем каяться, чтобы стыдливо отводить взгляд.

На секунду мне кажется, что это переломный момент в наших отношениях, от которого многое зависит. Но проходит еще секунда, и это ощущение проходит.

– Я надеялся, что ты… – начинает говорить Саян и шумно выдыхает сквозь сжатые зубы.

– Что я что? Поставлю твою беременную любовницу на место и выгоню ее? Что приму твоего внебрачного сына, а вместе с ним и довесок в виде Ермолаевой? На что ты надеялся, Саян?

Я слегка повышаю голос, так как вся на нервах, и мне уже всё равно, смотрит ли на нас кто-то из сотрудников клиники. Мне душевно плохо, и справляться с этой болью становится всё тяжелее.

Он молчит.

Долго молчит.

Я уже подумываю встать и уйти, даже отменить все записи пациенток, чтобы уехать в отель и зализать свои кровоточащие раны, но не успеваю. Меня снова ставят на колени.

– Я бы всё отдал, чтобы это был наш с тобой сын, Люба, – шепчет с надрывом Саян, и я отворачиваюсь к окну, подставляя лицо солнечному теплу.

Прикрываю глаза и глубоко дышу, пытаясь удержать в себе слезы, которые рвутся невольно наружу.

В голосе мужа я слышу, насколько он со мной искренен. И мне от этого только хуже. Было бы гораздо легче, если бы инициатором развода стал он.

Если бы пришел ко мне однажды и сказал, что изменил.

Что любовница беременна и он хочет, чтобы ребенок родился в законном браке.

Что я мешаю.

Что я не нужна ему.

Тогда бы я сцепила зубы и пусть с истерзанной душой, но возненавидела бы бывшего мужа, посчитала его бездушным жестоким предателем и поставила на этом точку.

– А ты бы согласилась?

Я не сразу осознаю, что вопрос мне не послышался. Вздрагиваю и перевожу непонимающий взгляд на Саяна. А вот выражение его лица уж слишком серьезное. Будто для него сейчас решается целая судьба.

– На что?

– Воспитывать моего сына.

– А ты бы согласилась?

– На что?

– Воспитывать моего сына.

Мое молчание длится, казалось, целую вечность. Вокруг снуют официанты, звенят приборы, а за нашим столом гробовая тишина.

В моей груди ворочается недовольство и возмущение, которое гудит и пульсирует в желании вмазать мужу по лицу.

За наглость. Унижение. Чувство удушения в глотке, от которого хочется избавиться, но никак не получается.

Хриплю, разглядывая мужа, и сжимаю ладони в кулаки на коленях. Бедра болят, с такой силой я вжимаю в них эти самые кулаки.

Саян сидит напротив, не двигаясь. Скулы натянуты канатами мышц, между темных бровей хмурая складка, в глазах – обманчивый штиль. Всегда скрывает эмоции, когда боится получить отказ.

Таким я вижу его редко. За последние лет пятнадцать всего третий раз.

Первый, когда делал мне предложение.

Теплые воспоминания, приправленные вкусом горечи, уносят меня в спасительное, но мучительно прошлое.

В том предложении не было ничего романтичного.

Старая обшарпанная комната в общаге. Скрипучая разваливающаяся кровать. Затхлый запах сырости и плесень в углах стен.

Раньше я никогда не вспоминала ту ночь с такими подробностями. Помнила только горящие глаза Саяна подо мной, его ладонь на своей обнаженной спине и сбитый пульс под его грудиной.

Секса в нашей жизни тогда было так много, что я едва могла свести ноги. Уж больно они привыкли, когда между них покоились бедра Саяна.

Я так и не поняла, в какой момент он успел надеть на мой безымянный палец кольцо. Гладила его каменный живот, скользя подушечками пальцами то вниз, к паху, то выше, к крупным ключицам и шее с выпирающим кадыком.

Камень сверкнул на предрассветных лучах солнца, привлекая мое внимание.

Предложения стать его женой не поступило. Оно им и не было. Он просто заявил на меня права в своем стиле, как умеет.

Мы оба знали, что если я откажусь, больше он этот вопрос не поднимет. Никогда не предложит стать Грачёвой.

Взгляд Саяна был таким же напряженным, как и сейчас.

С одним лишь отличием.

Тогда я не сомневалась, что скажу да.

А сейчас не сомневаюсь, что скажу нет.

– Остановите землю, я сойду, – усмехаюсь я. Более точного описания состояния, в котором я сейчас нахожусь, и не придумать.

У меня даже запала не хватает, чтобы высказать Саяну всё то нелицеприятное, что я думаю о его вопросе-предложении.

– Я не мог не попытаться.

Его губы кривит горькая ухмылка.

А я в очередной раз замечаю, как болезненно дергаются мышцы на его щеке. И мне с воем хочется выдрать из себя эту тягу подмечать все детали, касающиеся моего мужа.

Привычка, въевшаяся в меня за более, чем пятнадцать лет, испытывает мои нервы на прочность.

Отвожу взгляд, чувствуя невероятное облегчение, когда не вижу его глаза.

Качаю головой, едва сдерживаясь, чтобы не потереть грудь, которую сжимает тугой обруч.

– Даже если бы я согласилась, ты бы что, отнял ребенка у Ермолаевой? А ее саму куда? Или предложил бы нам жить вчетвером? Большая шведская семья.

Меня несет, но я не могу остановиться. Гнев требует выхода, и я пользуюсь предоставленной возможностью обрушить его на вызвавший его источник.

– Это уже мои проблемы, Люба. Тебе достаточно сказать да, и я всё решу.