— Ого. — поднимает бровь Виктор: — а вот и тяжелая артиллерия подъехала.

— Что тут происходит вообще⁈ Девочки! — Альбина поворачивается к ним: — мало того что пропустили учебный день, так еще и это! В каком-то… — она оглядывается стоящие вокруг ящики с мадерой и джинсами: — притоне! С сомнительными личностями!

— Это между прочим моя квартира. — складывает руки на груди Лиля.

— А сомнительные личности — это я! — заявляет Арина Железнова, копируя ее жест.

— Говорила я тебе, Железяка — помолчи, сойдешь за умную… — вздыхает Волокитина.

Глава 7

— Ладно, давайте все успокоимся. — сказал Виктор и потер переносицу. Взглянул на взволнованную Альбину Николаевну и вздохнул. Он понимал ее чувства. В Советском Союзе защита детства государством понималась по-своему, на особый бюрократический лад. Об этом, в частности, говорил и страх самой Оксаны перед детским домом. Чтобы там не происходило в ее семье, она предпочла бы скорее терпеть до последнего, чем попасть в лапы органам опеки. А ведь эти органы изначально ставят своей целью помочь детям. Однако система зародилась в двадцатые годы, вся эта «Республика ШКИД», банды беспризорников с наганами в карманах на вокзалах и в переулках, дети в буквальном смысле, умирающие от голода и в тех условиях решение собрать всех вместе и проследить чтобы у них было что пожрать и где поспать — действительно было спасающим жизни. «Дома призрения» были и в царской России, но только Советская власть сделала так, чтобы ни одного беспризорника на улице не было как явления. Нет, отдельные эксцессы, конечно, были, если бы сейчас Оксана сбежала из дома и отправилась «на собаках» в Москву, то у нее были бы неплохие шансы доехать и даже дожить до совершеннолетия, не привлекая ничьего внимания. Однако, как только она бы попалась на глаза бдительному гражданину, дружиннику или милиционеру — сразу же поехала бы сперва в спецприемник, где ее накормили бы напоили, вывели вшей, выдали новую одежду и определили либо обратно в семью, либо в детский дом имени Марата Казея.

Вот потому-то взрослые люди не совсем понимали современных детей — чего дескать боятся? Советский детский дом — это же детский дом, там накормят, напоят, дадут кров над головой и выучат нужной специальности, чего боятся?

Однако сами дети боялись детских домов как огня, сама мысль об этом ужасала всех, кто рос в обычной семье. Детдомовских видели на улицах, в каждом городе был детдом и в каждом городе о нем ходили самые зловещие слухи. И если пионерские страшилки про «гроб на колесиках» и «красную руку» были скорее мистикой, которая пугает только в темноте, когда остаешься один в комнате, то страшилки про детские дома были намного более приземленными. И потому — более пугающими. Например, о том, что старшие дети избивают младших и заставляют тех работать на себя, отбирают карманные деньги и вообще все, что захотят. Сами детдомовцы производили впечатление морлоков из романов Герберта Уэллса — всегда одеты во что-то темное, всегда мрачные, как будто говорящие на своем языке и уже одной ногой на «зоне». Если они и улыбались, то это вряд ли можно было назвать улыбкой, скорее ухмылкой. Детдомовские обычно побеждали в драках, потому что им нечего было терять. Они могли прийти в школу и стрясти денег с какого-нибудь бедолаги, поймав его за гаражами, а то и что похуже сделать. Они уже начинали жить «по понятиям», руки частенько украшала татуировка «Т. О. К.» — «тюрьма, открой калитку». Милиционеров они называли «легавыми» и «ментами», тех кто слушался учителей — «активистами», а тихих — «опущенными».

И если обычная встреча в городе с детдомовскими не сулила ничего хорошего, то мысль о том, чтобы жить с ними в одной комнате, оставаясь наедине, без взрослых, ночью — была невыносима.

К сожалению, тут советская бюрократия давала сбой. У матери Оксаны была над ней абсолютная власть, до восемнадцати лет так точно. Можно было привлечь органы опеки, но это закончилось бы или тем, что все ее показания признали бы домыслами и оставили в семье, либо отправили в детский дом. Для самой Оксаны оба исхода были пугающими. Хрен редьки не слаще как сказала бы Яна Баринова. Тем более что она отказалась бы показания давать, а значит осталась бы в семье и снова периодически сбегала бы из дому. А может и нет, может в один прекрасный день ее отчим придет домой очень злой и не сдержится, не удержит свою ярость внутри.

Виктор бросил взгляд на Оксану. Худенькая девочка, едва ли пятьдесят килограмм весит, узкие плечи, опущенная вниз голова. Если он сейчас протянет к ней руку — она вздрогнет. Готовая жертва. Ей невыносима мысль о том, что она попадет в детский дом, а с таким поведением и внешностью ей гарантирована травля и там. И еще неизвестно где ей хуже будет.

Он переводит взгляд на Альбину Николаевну. Та сидит на стуле, нервно тиская белый платок в руках. Ее он тоже понимает. Если она, зная где находится Оксана и девочки — ничего никому не скажет, а потом что-то случится, то она станет крайней. Классная руководительница, педагог, работает в той же школе и так далее. Ах, да, она же еще и партийная. А самое главное — что тут сделаешь? Сказать «ну тогда оставайся, не ходи в школу, живи здесь» — это не решение. Начать с того, что в школу ходить надо. Хорошо, даже если сказать «оставайся тут, ходи в школу, живи с Лилей пока не образуется» — тоже дурное решение. Как это со стороны будет выглядеть? Альбина права — с точки зрения органов опеки ее квартира, пусть даже чистая и выдраенная все равно больше на притон похожа. Тут и алкоголя запасы на две зимовки и дефицитные джинсы и фотография самой Лильки неглиже, и журналы «Плейбой», а если в видеокассетах покопаться, то и порнография наверняка найдется. Готовая статья — совращение малолетних. Учитывая количество дефицитных товаров в ее квартире — еще и вовлечение в проституцию пришьют. А Альбину как сообщницу привлекут. Вот потому-то она на цыпочках и ходит, Оксана Терехова сейчас — тикающая часовая бомба, горячая картофелина, которую все взрослые стараются скорее другим всунуть, чтобы она рванула не у них на руках. Пока она тут — вся ответственность ложится на плечи тех взрослых, кто о ней знает, а подставлять Лилю он пока не готов.

Виктор был уверен, что сама Лиля не откажется приютить беглянку, однако тогда саму ее от неприятностей с большой буквы будет отделять только один телефонный звонок. А что? Ушла ли Оксана сама из дома или ее похитили — никто и не знает, а верить словам самой Оксаны компетентные органы будут в последнюю очередь. Равно как и показаниям Лили, она же подозреваемая.

Увести Оксану к себе домой? Это решение еще хуже. Конечно, тогда он снимет ответственность с Лили, но тут уж просто разгул фантазии для органов опеки и следователей — похитил ученицу, втерся к ней в доверие, привел домой и конечно же надругался, как иначе. А синяки на бедрах будут служить доказательствами. При этом если Оксана будет ходить в школу, то ее мама придет туда и поймает ее, а потом заявление напишет. Достаточно было слуха, просто одного слуха — без всяких доказательств — для того, чтобы Виктора выперли из школы. А ведь там даже его действий нигде не было, ничего не доказано, просто мама Нарышкиной сказала, что «это неправильно, когда девочка испытывает такое нездоровое влечение к взрослому мужчине» — и все! Что было бы если бы он привел эту Нарышкину к себе домой и переночевал с ней в одной квартире? В это ситуации он еще более уязвим чем Лиля.

Именно поэтому Альбина Николаевна и повела себя так, как повела — по-канцелярски, по-взрослому, на самом деле отстраняясь от происходящего и давая возможность отстранится и ему. Ведь что должен был сделать ответственный взрослый на его месте? В том случае если он считает, что с Оксаной действительно плохо обращаются в семье — вызвать милицию и со спокойной душой сдать ее с рук на руки компетентным органам, верно? К чему это приведет — уже ясно. Либо вернут в семью, посоветовав не придумывать (а Оксана скажет, что ничего не было) — а это в свою очередь приведет к тому, что ее отчим окончательно уверится в своей безнаказанности и однажды вечером перегнет палку. Второй вариант — проверят, проведут экспертизу и… вдруг да найдут, установят. Тогда — лишение родительских прав, а на время судебного процесса — спецприемник. Потом — детдом до восемнадцати. Но это уже не должно волновать ответственного взрослого гражданина своей страны, потому что он — исполнил свой долг, не так ли?