Рашид думает, что эта авантюра по поиску спрятанных сокровищ Салимова вышла ему боком, но кто бы мог знать? С самого начала все шло хорошо, во время кампании Андропова по борьбе с коррупцией и в рамках «хлопкового дела» он отвечал за режимный объект «сорок четыре», а если проще — следственный изолятор для особо опасных преступников, подозреваемых в коррупции. Тех, у кого были связи, кто мог подкупить как людей снаружи, так и работников внутри. Следственная группа Гдляна и Иванова требовала результатов и как именно они будут достигнуты — никого не волновало. Те, кто попадал в особый, закрытый для посещения объект под номером «сорок четыре» — полностью попадали во власть Рашида и его людей. Нет, лично Рашид не участвовал в выбивании показаний, этим занимались следователи по особо важным делам. Тот же Салимов… у него было две дочери, одна незаконнорожденная, которая потом уехала и из-за которой он сейчас и роет яму. И вторая — родившаяся в браке, Зульфия. Девушке было девятнадцать, когда отца взяли и определили в «сорок четвертый объект». Салимов держался и не сдавал никого, хотя при обыске у него дома нашли и золото, и валюту в количестве достаточном чтобы вынести ему смертный приговор. Тем не менее он не спешил покупать себе жизнь, выдавая подельников, от дачи показаний отказывался, чтобы с ним не делали. Тогда следователи нашли выход — они арестовали его дочь, вынеся той подозрение в соучастии. А самому Салимову показали, как ее ведут по двору изолятора в наручниках. И сказали, что посадят на ночь в камеру с тремя десятками уголовников. Салимов сломался. Выдал всех.
После этого он стал не нужен следователям и о нем забыли. Он так и сидел в «сорок четвертом» в одиночке, однако страстно желая спасти свою дочь от дальнейшего преследования — он вышел на Рашида. Рассказал, что у него есть припрятанные ценности. Пообещал все отдать, с условием чтобы они — позаботились об обоих его дочерях. Рассказал о второй дочери, которая вместе с матерью уехала в далекий сибирский город и поменяла фамилию. Рашид пообещал, что все сделает.
Делать он, конечно, ничего не собирался. Да и не нужно было. Зульфия, которую отпустили сразу после того, как Салимов сознался — поспешно уехала в какой-то аул и скрылась с глаз. Ее мать умерла от инфаркта еще когда самого Салимова взяли… а другая дочка — жила себе в Колокамске и в ус не дула. Кому интересны члены его семьи, когда «хлопковое дело» набирало новые обороты… в этом водовороте уже и сам Салимов перестал представлять интерес, так как выдал всех, кого мог и больше от него не было никакого толку. Дальше — суд, срок в бесконечность, гарантированно являющийся приговором и забвение.
А Рашид по наводке Салимова нашел-таки припрятанные золотые монеты и драгоценности. Задумался о том, что если есть один тайник, то должны быть и другие. Однако шантажировать Салимова больше не было возможности — его перевели в Москву, в Лефортово, для показательного судебного процесса.
И тут Рашид совсем уже решил забыть про все это, но в город приехала команда из далекого сибирского города, а в одной из игроков этой команды Тимур уверенно опознал вторую дочку Салимова, Айгулю Салимову. То есть теперь уже — Салчакову.
Тут-то ему и пришла в голову мысль о том, что она сюда не просто так приехала, скорее всего в поисках сокровищ папаши. Чего бы иначе ей в Ташкент возвращаться? И судя по всему — он был прав. Потому что у обычной девушки из обычной команды не бывает таких вот как этот Николай — ни в друзьях, ни тем более — в охране. Уж больно тот спокоен и уверен в себе.
Рашид ведь ему и «корочки» красные показал и что он — майор МВД Узбекской ССР сказал и что его искать будут и что просто так ему с рук это не сойдет, а они могут договориться и все будет хорошо… даже предлагал ему золото Салимова из найденного тайника.
А в ответ получал равнодушное «копай дальше». Что именно копать? Не нужно быть десяти пядей во лбу чтобы понять, что копает он сейчас свою собственную могилу. А умирать Рашид не хотел.
— Николай. — снова делает он попытку, продолжая копать. Про себя отмечает, что когда он не останавливается, то Николай не реагирует на его слова, слушает. Это его шанс… нужно только продолжать…
— … глупо вышло. — говорит он, стараясь не прерываться и копать: — я ведь понимаю, что не туда залез. Вижу кто ты такой. Так ты мне скажи, что так и так, операция Главка или кто там за тобой стоит? Контора? Которая Глубинного Бурения? — краем глаза он отмечает, как выражение лица Николая слегка меняется.
— Так мы же не знали. Я не знал, и парни не знали. Сразу бы сказал, мы бы и оттормозились. А я… я могу быть полезен. Ты же знаешь, что я на «сорок четверке» работаю, я могу быть очень полезен! — Рашид почувствовал, что снова начинает обильно потеть: — свой человек в «сорок четверке», твоим начальникам это нужно! Свяжись с ними, скажи, что я готов к сотрудничеству, у меня информация на всех! И по «хлопковому делу», по всем фигурантам, начиная от Рашидова и до Усманходжаева! Усманов, Музафаров, Раджабов, Камалов… даже по Чурбанову, который зять Брежнева! И… есть показания на Лигачева, Гришина, Романова, Соломенцева и Капитонова! Это же гидра, товарищ! Преступный синдикат, подрывающий силу нашей родины!
— А ты у нас значит, защитник родины, а? — усмехается Николай и гасит сигарету о ботинок. Показательно убирает окурок в портсигар: — надо полагать что и золото Салимова ты прикарманил, потому что о родине думал?
— Виноват! — тут же говорит Рашид, чувствуя, как в сердце всколыхнулась надежда. Он говорит с ним! Начал говорить — уже плюс, трудно убить человека, с которым ты разговариваешь. Нужно продолжать говорить, вовлекать его в разговор, провоцировать на диалог, а там…
— Как есть виноват, Николай-джан… — продолжает Рашид, упоминая имя собеседника. Это важно, нужно повторять и его имя, и свое, так он напоминает, что они — люди. А вот так поступать с человеком — не по-людски, верно?
— И заслуживаю самую строгую кару. Как и положено — в нашем советском суде. Готов явку с повинной написать. И… пусть эта бумага у тебя будет, вот как захочешь чтобы я сел — так и отправишь бумагу в прокуратуру. И все. А пока я могу быть тебе и твоему делу полезен — я буду. Все что угодно, Николай-джан. Может есть кто из тех, кто в «сорок четверке» сидит, кому надо жизнь облегчить? Или наоборот — усложнить? Связь с теми, кто там? Наоборот? Да я даже побег могу организовать, но только один раз, меня потом оттуда снимут. Подумай, Николай-джан, это же такая власть…
— Явку с повинной, говоришь… — его собеседник прищуривается: — ты не отвлекайся, копай давай.
— Да! Явку с повинной! И золото все отдам! А перед девчонкой твоей лично извинюсь, в ноги упаду! Был неправ, как есть неправ. Сам подумай, ну зачем тебе меня стрелять? Ну кому от этого польза? Тебе потом еще эту яму закапывать… столько мороки. А я тебе полезен буду… — Рашид внимательно следит за глазами Николая, продолжая ковыряться в земле: — или… или если тебе наоборот, компромат на следовательскую группу нужен будет — так он у меня есть. Там показания выбивали как в средние века, на «растяжку» ставили и «слоника» делали, и в камере с «активистами» запирали, у меня и свидетели есть если надо…
— Я так вижу, что ты отвлекаться начал… — Николай убирает пистолет, достает портсигар и прикуривает другую сигарету. И если бы Рашид уже не видел его в деле, то сейчас он бы рванул к нему, раскроил бы череп саперной лопаткой и…
Николай взглянул на него исподлобья и Рашид осел на месте. Не смог решиться. Пистолет в руке был скорее показателем серьезности намерений. Потому что Николай до этого легко показал свое преимущество в рукопашной схватке.
Провоцирует, подумал Рашид, сжимая черенок лопатки в руках, провоцирует. Знает, что я не успею выбраться из ямы, а если кинуть лопатку, так увернется. Он опустил руки, показывая, что не собирается нападать.
— Если ты сейчас не начнешь копать, то я прострелю тебе ногу. — спокойно говорит Николай: — а потом — закопаю живьем. Сколько уже глубина? Полтора метра? Хватит.
