В брызгальном бассейне всю зиму жили утки, не улетая на зимовье, и водилась рыба — караси и карпы. Некоторые рабочие-рыбаки вместо обеда ходили к бассейну порыбачить, заняв место где-нибудь в закутке, где не видит начальство — рыбалка в бассейне была строго запрещена, да и рыба считалась крайне токсичной, но это не останавливало любителей погонять поплавок.

В холодное время года от бассейна поднимался густой туман, заполонявший всю округу, и ехать на автомобиле приходилось очень осторожно — видимость на дороге составляла не более десятка метров. Да и сейчас, в апреле, по ночам было ещё холодно, а зачастую стояли и заморозки, и туман возникал каждое утро.

Но сегодня Жеке с погодой повезло, да и выехал из дома, когда солнце уже встало и нагнало температуру чуть не до 20 градусов. Поэтому спокойно проехал мимо брызгального бассейна и остановился у конторы. Для въезда на территорию ТЭЦ требовался другой пропуск — предприятие считалось стратегическим. Отапливало половину города зимой, круглый год обеспечивало горячей водой и круглый год вырабатывало электроэнергию для комбината.

Но на территорию Жеке было и не нужно. Остановившись у конторы, он огляделся. На вывеске по-прежнему была старая надпись: «Металлургический комбинат имени Владимира Ильича Ленина. Центральная ТЭЦ». По ней можно было подумать, что ТЭЦ до сих пор структурное подразделение комбината, но нет. Этого не было. В начале 1991 года она стала ОАО «Центральная ТЭЦ». И сейчас на эту богадельню Жеке надо было предъявить свои права.

По идее, надо бы сначала изучить бухгалтерские документы, узнать, как обстоят дела с предприятием, со счетами, с договорами, пройти по территории, поговорить с людьми. Надо было узнать, стоит ли вообще вкладываться во всё это. И так было ясно, что перспективы у предприятия, построенного в 1933 году, на первой волне индустриализации при вожде народов, были неважные. Наверняка оно уже давно нуждалось в ремонте и модернизации. Однако делалось это или нет в советское время, сказать трудно. Судя по общему состоянию комбината, навряд ли, а если делалось, то частично. Если не ремонтировались и не модернизировались основные металлургические агрегаты, то котлы и турбины тем более… А ведь ТЭЦ — это целый комплекс из множества цехов: угольные дробилки, углеподготовка, газовый цех, турбинный цех, котельный цех, ремонтная база, электрический цех. Проверить всё это предстояло только после собрания акционеров, когда у него будет полный допуск на территорию.

Впрочем, кое-что можно было узнать и сейчас. Недалеко от конторы в беседке была устроена курилка, в которой сидели несколько рабочих. Закрыв машину, Жека пошёл к ним, надеясь разведать хоть что-нибудь.

Ни слова не говоря, Жека сел на свободную лавочку, достал пачку «Мальборо» и закурил, выпустив вверх синий ароматный дымок. Хоть лавки в беседке были не первой свежести — почти все в угле и мазуте от затасканных грязных спецовок, Жека кочевряжиться не стал, вытирая их. Сел как есть, не глядя — пофиг на дорогое пальто. Поставил портфель рядом с собой.

Трое рабочих внимательно посмотрели на Жеку, переглянулись и замолчали, не собираясь разговаривать при постороннем. Да и вообще, по участившимся затяжкам можно было предположить, что работягам стало неловко при каком-то модно одетом хрене, скорей всего, начальнике из заводоуправления, и у них возникло желание допинать по-быстрому сигареты и сбежать. Надо было срочно что-то делать.

— А столовая не знаете, где здесь, которая более-менее? — спросил Жека. — Я когда работал давно, в доменную ходил. Там классно кормили. И цены низкие.

— Доменная — зашибательская столовая, — согласился пожилой мужик в синей робе и оранжевой каске. — Но она далеко отсюда, пару километров надо идти и путя обходить. Готовят там хорошо, это да. Беляши с чебуреками часто жарят.

— А мне мартеновская нравится! — возразил другой, более молодой рабочий. — Там две раздачи и народу мало.

Третий мужик возразил, что лучше всех столовался на коксохиме, но другие не согласились, заявив, что на коксохиме воняет бензолом и вообще всякой дрянью, даже от спецовок местных рабочих. Разговоры эти порядком затянулись, и рабочие снова потянулись за сигаретами, решив покурить ещё, но курево оказалось только у одного, другие оставили в цеху, и тут Жека предложил «Мальборо».

— Угощайтесь, — сказал Жека. — У меня ещё есть.

В 1993 году на российском рынке было огромное количество импортных сигарет, и стоили они относительно недорого, не то что в советское время, когда их можно было достать только по блату. Поэтому позволить себе такую покупку мог практически каждый, особенно если умел экономить на обедах. Поэтому предложение Жеки не выглядело как навязывание, а было проявлением искреннего желания помочь.

— Спасибо, — поблагодарил пожилой мужик, затянувшись синим ароматным дымом. — Мальборо… У меня сын такие курит постоянно. То Мальборо, то Кэмел, то Пэл Мэлл, то ЛМ. Бабки есть. Коммерцией занимается. На базаре шмотками торгует — с Новосиба возит.

— На базаре? — заинтересовался Жека. — Это круто. И как с бабками? Выше чем на заводе?

Этими простыми вопросами Жека задел самую глубину души каждого рабочего постсоветского периода, который именно сейчас, в начале 90-х годов, оказался в положении особенно униженном и оскорблённом, как говорил классик. Это в СССР быть работягой было престижно, да и то Жека сполна вкусил этот престиж, когда отец его устраивал на комбинат в кроватный цех. Или когда проходил практику на кондитерской фабрике, работая слесарем по ремонту оборудования. Уже тогда, в годы перестройки, к рабочим не было ни уважения ни почёта. Престижным считалось быть мастером, начальником участка, механиком. И зарплата в два раза выше, и работа халявная — не ковыряешься сутками в мазуте.

Сейчас же, после крушения СССР, рабочий по статусу был чуть выше бомжа. Новые хозяева жизни, бизнесмены, завладевшие бывшими советскими предприятиями, рабочих не ставили ни в грош. Задержки зарплаты, невыплаты её, постоянное увеличение норм труда, игнорирование техники безопасности — всё это принизило статус рабочего до плинтуса. Поэтому торговец на рынке, продающий китайские джинсы и олимпийки, в негласной жизненной иерархии стоял намного выше, чем опытный горновой в доменном цехе, сталевар в мартене, люковой на коксохимическом или турбинист на ТЭЦ. Да даже выше, чем начальник участка или мастер.

Рабочие стеснялись своего униженного положения и, как могли, выказывали то, что, дескать, есть и в их семье люди возвышенного происхождения, с достатком — вот, например, сын-торговец на базаре, дочь, владеющая коммерческим киоском, зять-таксист или автослесарь в частном автосервисе. Что, дескать, есть в семье такие, кто работает «на себя, а не на дядю». Почувствовав, что собеседник заинтересовался этими россказнями, рабочий мог говорить об этом долго, рассказывая обо всём, касающемся «крутого» родственника. Этот разговор, в их понимании, делал их по статусу чуть выше, чем обычный помазок. В тоже время рабочий всегда жаловался на своё нынешнее место работы. Жаловался на всё — на низкую зарплату, или вообще, на задержки её. На плохие условия труда, на отвратительный инструмент, на лютующее начальство и ТБшников. На то, что начальники устраивают своих деток сразу на административные и ИТРовские должности. Эти жалобы вываливались неконтролируемым потоком. Вот и сейчас, стоило Жеке затеять разговор о коммерции на рынке и работе здесь, на Центральной ТЭЦ, он сразу получил массу информации. Задел за живое!

— Да конечно зашибись получает! — важно заявил пожилой рабочий, держа сигарету Мальборо грязными промасленными пальцами. — Иногда за день наторговывает, как здесь зарплата за месяц. На машину себе за полгода накопил, взял девяносто девятую нулёвую, с салона. Квартиру купил, мебель, видак с телевизором. Одет прилично с ног до головы.

— Ну, ты говоришь, за день получает, столько же, сколько тут за месяц? — притворно удивился Жека. — Не может быть! Я хоть и не коммерсант, но что-то большая разница.