И от этого я теряю голову. Сам не понимаю, что творю.

Я снова приближаюсь, осторожно обнимаю её за талию и прижимаю к себе чуть плотнее, ощущая её тепло через ткань одежды. Сердце колотится, дыхание учащается. Я наклоняюсь ближе, тихо шепчу, почти не думая:

— Пойдём со мной на свидание…

Она поднимает удивлённый взгляд, глаза широко раскрываются, и в них мелькает смесь неловкости и чего-то ещё, что я не успеваю понять. На мгновение кажется, что она замерла, но потом резко отталкивает меня, освобождаясь, и убегает прочь по сцене, словно пытаясь спрятаться от моих слов.

— Не поняла, куда она? — недовольно вскрикнула Мира.

Катя.

Он что мне вообще предложил? Совсем с ума сошёл?

Какое ещё свидание? Где мы поубиваем друг друга за первые же пять минут?

Нашёлся тут женишок… Я кипела от возмущения, сидя в аудитории, где вот-вот должна была начаться последняя лекция дня.

Да уж, лучше отсидеться здесь, чем на сцене напротив него… Глаза в глаза, его дыхание на моей коже — только представить это, и меня бросает в дрожь.

Нет. Нельзя. Да, он меня привлекает — физически, ладно, признаю. Но в моральном плане? Ни секунды. Мы с ним разные, как огонь и лёд, и тратить время на человека, с которым меня вечно штормит, — не в моих правилах.

Телефон разрывался: и Лика, и Мира по очереди пытались выяснить, где я и почему пропускаю репетицию. Я ответила им коротко: сегодня меня не будет. И, включив режим «отсидеть и исчезнуть», честно высидела пару до звонка.

Но стоило мне выйти из аудитории, как… конечно же, я сталкиваюсь с Марком.

Ну кто бы сомневался.

И самое смешное — он даже не пытается сохранить лицо. Стоит посреди коридора, под взглядами проходящих студентов, будто ему плевать на весь университет.

— Катя, поговорим? — он наклоняется ко мне, и его голос опускается до тихого, почти интимного шёпота.

— Что-то уж слишком часто мы с тобой разговариваем в последнее время. Мне это не нравится. Пока, — бросаю я и прохожу мимо.

Но он — наглец какой! — хватает меня за руку и, словно варвар, утаскивает в боковой закуток, где старая лестница ведёт на второй этаж.

— Цветкова, — его голос низкий, уверенный, почти опасный, — я кого попало на свидание не приглашаю.

Словно я ещё и поблагодарить его должна! От возмущения я чувствую, как щеки вспыхивают, будто кто-то поднёс к ним горячее железо.

— Чего? — я тыкаю пальцем ему в грудь, но он ловит мою руку и прижимает ладонь к своей груди — к сердцу.

И я чётко ощущаю, как оно бьётся. Быстро. Сильно. Слишком быстро.

Аритмия? Нет.

Это из-за меня.

— Нравишься ты мне, — произносит он негромко, но так искренне, что у меня перехватывает дыхание. — Эти твои рыжие волосы сводят меня с ума. А улыбка… Она меня просто выбивает из колеи. Ты очень красивая.

Он говорит это так мягко, с таким тёплым, почти трепетным взглядом, что я на мгновение таю.

На мгновение позволяю себе поверить.

На мгновение…

Но когда он медленно наклоняется ко мне, собираясь поцеловать — я резко отступаю. И прежде чем успеваю подумать — раздаётся звонкая пощёчина.

— Соколов. Между нами ничего быть не может. Уяснил?

Не давая ему возможности ответить, я разворачиваюсь и быстро ухожу.

Потому что если задержусь хоть на секунду — точно передумаю.

И на этом, казалось бы, можно было бы разойтись, как корабли в море. Не пересечься больше ни взглядом, ни шагом.

Но нет. Он меня не понял. Совсем. Ни единого намёка.

Потому что вечером в общагу заявляется курьер с огромной корзиной красных роз. Настолько огромной, что он едва вносит её в дверной проём. Я стою, как вкопанная — потрясённая, ошеломлённая, даже растерянная.

Комендант — в шоке.

Проходящие мимо студенты — в шоке.

А я… я просто не знаю, куда деть глаза.

И честно? Было приятно. Очень. Чёрт возьми, очень.

Мне никто никогда не дарил столько цветов. Да мне вообще мало кто что-то дарил. Максимум — полевые ромашки от одноклассника в восьмом классе. А тут…

Вот такая роскошь, такая смелость, такая демонстрация внимания — прямо в лоб.

Выкинуть? Рука не поднялась. Сердце — тоже.

Потом начались сообщения: красивые, тёплые, иногда смешные, иногда трогающие до дрожи. Марк будто писал между строк: "я пытаюсь, я здесь, я рядом".

Я не отвечала.

Но и заблокировать — тоже не могла.

Дни шли.

Репетиции — тоже.

Марк держал себя в руках, старался не перегибать палку, не провоцировать меня лишними фразами или касаниями. Только если по роли.

Я видела, как ему это сложно.

Видела, как он усилием воли останавливает себя, когда хочется сказать больше или подойти ближе.

Но он держался — ради спектакля, ради мира внутри труппы, ради меня.

Так и проходило время: шагами на цыпочках вокруг того, что мы оба старательно делали видом, будто не существует.

***

И вот настал день выступления.

Премьера. Спектакль Миры. Полный зал студентов, преподавателей, приглашённых гостей. Воздух вибрирует от волнения, от напряжения, от предвкушения.

И вот — последняя сцена.

Я знаю её каждое движение, но в момент выхода на сцену сердце всё равно сбивается с ритма. Потому что сейчас именно Марк должен поднять меня на руки, закружить… и признаться в любви.

Он подхватывает меня — мягко, но уверенно, так, будто я ничего не вешу. Воздух в зале будто замирает.

Он кружит меня, держит крепко, почти бережно.

И произносит реплику признания — голос дрожит чуть больше, чем положено по сценарию.

Он гладит меня по щеке — большим пальцем, медленно, словно запоминая линию лица.

И целует. И это уже не театральный поцелуй. Он — настоящий.

Тёплый.

Долгий.

Тот самый, от которого у меня сдают колени и перехватывает воздух в лёгких.

Его губы мягкие, горячие, настойчивые. Руки на моей талии крепнут, будто он наконец-то позволил себе всё то, что сдерживал.

Он прижимает меня ближе, глубже.

Мы стоим посреди сцены, вокруг аплодисменты, свет, зрители — но я перестаю чувствовать всё, кроме него.

Этот поцелуй — не игра.

Не роль.

Не реплика.

Это — реальность, которую он так отчаянно пытается мне доказать.

Занавес опускается.

А он… не останавливается.

Он продолжает целовать меня — жадно, будто боится, что я исчезну. Его дыхание сбивается, его сердце стучит так громко, что его можно услышать через костюм.

Его руки крепко держат мою талию, я уже не могу вдохнуть, не могу отстраниться, не могу думать.

Минуту спустя он всё-таки отстраняется.

Смотрит на меня — взглядом, в котором просьба, отчаяние, надежда и что-то почти ломающее.

— Дай мне шанс, Катя… хотя бы один…

Его голос хриплый, сорванный, почти шёпот.

— Нет, — я качаю головой.

Он зажимает челюсти так сильно, что скулы напряжённо проступают. Он злится — на себя, не на меня.

И не произносит ни слова.

Мы стоим в тишине.

А рядом — наши друзья, вся труппа, люди за кулисами — все видели, всё слышали, всё почувствовали.

Воздух трескается от напряжения.

Он резко разворачивается и спускается со сцены.

И буквально через секунду из-за кулис раздаётся оглушительный грохот:

Марк срывает злость на реквизите — стул летит на пол, декорации дрожат, что-то падает, разлетается.

Это не истерика — это сдержанный взрыв человека, который держал всё внутри слишком долго.

За кулисами замирает весь коллектив: кто-то испуган, кто-то сочувствует, кто-то ошарашен.

А я стою на сцене…

И впервые за всё время не знаю, что чувствовать.

Катя.

Прошло много времени с того сумасшедшего эпизода моей жизни. Столько, что незаметно подкралось лето, раскалило город и принесло сессию. Я закрывала сегодня последний экзамен, мысленно праздновала завершение первого курса и мечтала только о сне.