Фриц нашёл угол, где можно было укрыться, и присел, прижавшись спиной к кирпичной стене. Его дыхание всё ещё было неровным, но он заставил себя успокоиться. Его мысли вернулись к записке. Кто мог её отправить? Он перебирал в уме всех, с кем общался на заводе: мастеров, коллег, охранников. Никто не вызывал подозрений. Он был обычным рабочим, не лез в политику, не вступал в споры. Почему именно он? И почему гестапо пришло за ним так быстро? Ответов не было, но Фриц чувствовал, что записка — ключ к разгадке.

Он вспомнил обрывки разговоров на заводе. Кто-то из рабочих упоминал, что охрана завода в последние дни была усилена. Фриц тогда не придал значения этим словам, но теперь они казались важными. Может, кто-то изнутри знал о готовящемся взрыве? Может, записка была предупреждением от кого-то, кто хотел защитить его? Или, наоборот, это была ловушка, чтобы сделать его козлом отпущения? Мысли путались, но Фриц понимал, что должен найти ответы.

Он решил, что утром попробует связаться с Хансом, старым другом отца, который когда-то работал в профсоюзе, пока их не запретили. Если кто-то и мог помочь, то только он. Но Фриц понимал, что даже Ханс может быть под наблюдением. Он должен быть осторожен, как никогда.

Аддис-Абеба просыпалась под палящим солнцем, но в немецком консульстве царила ледяная тишина. Майор Клаус Вёлькнер стоял у окна своего кабинета, его холодные голубые глаза следили за оживлёнными улицами, где торговцы выкрикивали цены над грудами шафрана и инджеры, а телеги, запряжённые мулами, скрипели по пыльным дорогам. Утренний свет отражался от полированного стола красного дерева, заваленного картами, зашифрованными телеграммами и донесениями. Вёлькнер не спал всю ночь — весть о провале операции на складе обрушилась на него, как удар молота. Заложники были освобождены. Шесть наёмников, верных Абверу, погибли, а склад, служивший тайным пунктом, превратился в груду дымящихся обломков. Это был не просто провал — это было унижение, и Вёлькнер чувствовал, как ярость кипела в его груди, словно раскалённая лава.

Абвер, чья репутация строилась на скрытности и точности, выглядел теперь посмешищем. Вёлькнер знал, что Берлин не простит такого позора. Его пальцы нервно постучали по подоконнику, но в его взгляде не было сомнений. Он не отступит. Не сейчас, когда игра только началась.

Телефон на столе резко зазвонил, его пронзительный звук разрезал тишину кабинета. Вёлькнер медленно повернулся, его лицо осталось непроницаемым, но внутри он готовился к буре. Звонок из Берлина. Он снял трубку, поднеся её к уху.

— Майор Вёлькнер, — произнёс он твёрдым голосом.

На другом конце провода раздался голос оберста Ланге, холодный и властный, с лёгким прусским акцентом. Ланге был одним из столпов Абвера, человеком, чьё слово могло либо вознести карьеру, либо окончательно её разрушить. Вёлькнер слушал молча, его лицо не дрогнуло, но каждый мускул напрягся. Ланге говорил долго. Провал в Аддис-Абебе вызвал ярость в Берлине. Потеря заложников, уничтожение склада, гибель наёмников — всё это было цепью ошибок, недопустимых для офицера его ранга. Хуже того, открытая вражда, спровоцированная операцией, шла вразрез с политикой Берлина, который стремился избегать прямых столкновений, пока Италия не закрепится в Абиссинии. Ланге не скрывал раздражения: Вёлькнер должен восстановить контроль, но действовать скрытно, без эскалации. Берлин не хотел лишнего шума.

— Ещё один промах, майор, — закончил Ланге, — и вы будете отозваны. Навсегда.

Вёлькнер кивнул, хотя собеседник не мог его видеть.

— Я понимаю, господин оберст, — ответил он. — Ситуация будет исправлена.

— Исправлена? — Ланге издал короткий саркастичный смешок. — Вы уже потеряли заложников и людей. Исправление начинается с того, чтобы не допустить новых ошибок. Действуйте тихо. Это приказ.

— Да, господин оберст.

Ланге повесил трубку. Вёлькнер медленно опустил свою. Он не собирался сдаваться. Берлин мог угрожать, но Вёлькнер был не из тех, кто отступает перед давлением.

Он подошёл к карте Аддис-Абебы, висевшей на стене, и провёл пальцем по извилистым линиям старого квартала. Его мысли работали быстро, выстраивая план, дерзкий и опасный, но именно такие планы он любил. Прямой удар был невозможен — Берлин ясно дал понять, что открытая война недопустима. Но Вёлькнер знал, что хаос — его лучший союзник. Он заставит противников играть по его правилам, сея раздор и отвлекая внимание, пока Абвер не восстановит контроль.

Вёлькнер вызвал своего адъютанта, лейтенанта Ханса Дитриха. Молодой офицер вошёл через минуту, его очки слегка съехали на нос, а лицо было бледнее обычного. Дитрих чувствовал напряжение в воздухе, как перед грозой. Он остановился у стола.

— Господин майор, вы меня вызывали?

Вёлькнер повернулся, его глаза сузились, но голос оставался спокойным.

— Ханс, мы потеряли заложников и склад. Это удар, но не конец. Мы восстановим контроль, и я не позволю Берлину или кому-либо ещё диктовать мне, как вести игру. У нас три задачи.

Дитрих кивнул, вытаскивая блокнот, его карандаш замер над бумагой.

— Первая, — начал Вёлькнер, его пальцы постучали по карте, — мы посеем хаос. Распространи слухи на рынке, в тавернах. Иностранцы угрожают императору, подстрекают повстанцев, чтобы свергнуть его. Используй наших местных агентов — всех, кто на нас работает. Пусть народ поверит, что их враг — не мы, а другие: Советы, британцы. Это ослабит наших противников и даст нам время.

Дитрих записывал, его рука двигалась быстро.

— Вторая, — продолжал Вёлькнер, его голос стал тише, но в нём чувствовалась угроза. — Мы используем итальянцев. Я подготовлю зашифрованное письмо для их командира, полковника Бельтраме. В нём будут «доказательства» того, что их враги снабжают абиссинских партизан оружием по новому каналу. Поддельные документы, имена вымышленных агентов, маршруты поставок. Бельтраме амбициозен и недальновиден — он клюнет. Если итальянцы начнут действовать, это отвлечёт внимание и создаст нам пространство для манёвра.

Дитрих поднял взгляд, его брови слегка дрогнули.

— Господин майор, если итальянцы вмешаются, это может вызвать эскалацию. Берлин…

— Берлин не здесь, — оборвал Вёлькнер, его глаза вспыхнули яростью. — Я знаю, где провести черту. Итальянцы сделают грязную работу, а мы останемся в стороне. Третья задача — мы возвращаем инициативу. Надо найти новые цели. Не дипломатов, теперь это слишком рискованно. Подойдут торговцы, журналисты, кто угодно, чьё исчезновение создаст давление, но не спровоцирует немедленной войны. Они должны чувствовать, что мы не отступили.

Дитрих кивнул, его лицо напряглось.

— Я начну немедленно, господин майор. Но… наши противники усилили свои позиции. Их агенты на рынке, в старом квартале…

— Тогда будь умнее, — отрезал Вёлькнер. — Используй местных, подкупай, запугивай, если нужно. Мы не можем позволить им задавать темп. И ещё, Ханс, — он наклонился ближе, — если кто-то из наших людей дрогнет, ты знаешь, что делать. Предательство недопустимо.

Дитрих кивнул, поправляя очки.

— Да, господин майор. Я всё организую.

— Хорошо, — сказал Вёлькнер, возвращаясь к карте. — Иди. Время не ждёт.

Дитрих вышел. Вёлькнер сел за стол, допивая горький кофе. Он начал шифровать письмо для итальянского полковника Бельтраме. Документы, подделанные с ювелирной точностью, уже были готовы: списки «агентов», маршруты «поставок оружия», имена вымышленных повстанцев. Курьер должен был доставить их в итальянский лагерь к утру. Вёлькнер знал, что Бельтраме не устоит перед шансом укрепить свои позиции, особенно если это даст ему преимущество перед другими игроками в Абиссинии.

Он вызвал Абебе, своего лучшего связного. Абебе вошёл, его худощавое лицо было беззаботным, но глаза блестели, как у хищника.

— Абебе, — начал Вёлькнер, — слухи должны распространиться к вечеру. Британцы и Советы хотят использовать императора. Работай быстро, но незаметно. И найди мне цели для новой операции. Это могут быть торговцы, журналисты — кто угодно, чьё исчезновение создаст давление на иностранные миссии. Выискивай всех иностранцев.