Сергей кивнул.

— Хорошо, Борис Михайлович, — сказал он, затянувшись трубкой. — Усильте разведку по японцам. Я хочу получать еженедельные отчёты о ситуации на Дальнем Востоке. Каждый их шаг должен быть под нашим контролем.

Шапошников кивнул, сделав пометку в блокноте.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Сергей повернулся к Молотову, постучав пальцами по столу.

— Вячеслав Михайлович, что с Испанией? После смерти Санхурхо там, должно быть, неспокойно.

Молотов открыл другую страницу в папке.

— Ситуация в Испании накаляется, товарищ Сталин. Франко укрепляет свои позиции среди националистов, но без Санхурхо их единство остаётся шатким. Он активно договаривается с Муссолини о поставках оружия, хотя Италия, завязшая в Абиссинии, ограничена в ресурсах. Тем не менее итальянские корабли с винтовками и боеприпасами уже идут в Кадис, чтобы поддержать националистов. Республиканцы, напротив, разобщены. Социалисты, коммунисты, анархисты — все тянут одеяло на себя, и это ослабляет их позиции.

Сергей покачал головой.

— Тяжело с ними. Уже сколько месяцев мы пытаемся объединить левых в Испании, а воз и ныне там. Но Франко не должен победить. Республика должна выстоять, даже если нам для этого придётся действовать в два раза активнее.

Молотов кивнул, делая пометки в блокноте.

— Будет исполнено, товарищ Сталин. Мы сделаем всё возможное.

Сергей сидел, задумчиво постукивая пальцами по дереву. Его взгляд скользнул по карте, где красные линии обозначали советские границы. Он думал о том, какой нестандартный ход он мог бы сделать, чтобы переломить ситуацию в Европе и на Дальнем Востоке в свою пользу.

— Спасибо, товарищи, — сказал он, поднимая взгляд на Молотова и Шапошникова. — Продолжайте в том же духе. И докладывайте мне в любое время, если будет что-то важное. Можете идти.

Молотов и Шапошников встали, коротко кивнули и вышли, оставив Сергея одного. Он подошёл к окну, глядя на Москву, залитую солнцем. Город жил, строился, дышал надеждой. Но за горизонтом сгущались тучи. Германия, Япония, Испания — и этот неизвестный игрок, чьи действия могли изменить всё. Сергей затянулся трубкой, чувствуя, как ответственность за страну давит на плечи. Он не подведёт. Он сделает СССР ещё сильнее, сколько бы усилий для этого ни пришлось приложить.

Канцелярия рейха в Берлине в этот день казалась удушающе мрачной. Высокие окна кабинета Адольфа Гитлера пропускали яркий солнечный свет, но тяжёлые бордовые шторы с золотыми узорами приглушали его, отбрасывая длинные тени на полированный паркет. Гитлер стоял у окна, спиной к собравшимся. Его фигура в чёрном мундире казалась неподвижной, а руки, сжатые за спиной, слегка дрожали — едва заметный признак ярости, готовой вырваться наружу. Тишина в комнате была тяжёлой, почти осязаемой, нарушаемой лишь скрипом кожаных кресел, когда кто-то из присутствующих неловко шевелился, или лёгким шорохом бумаг, перекладываемых нервными руками. На длинном столе для совещаний, покрытом зелёным сукном, лежали свидетельства катастрофы: отчёты, фотографии дымящихся руин завода Круппа в Эссене, обугленные обломки металла с выгравированной маркировкой предприятия.

За столом собрались ключевые фигуры рейха. Генрих Мюллер, глава гестапо, сидел с непроницаемым лицом, его холодные глаза внимательно изучали документы, но пальцы, сжимавшие ручку, слегка дрожали, выдавая напряжение. Вильгельм Канарис, адмирал и глава абвера, сохранял спокойную осанку. Его прямой взгляд контрастировал с общей атмосферой тревоги, но глаза смотрели куда-то в пустоту, словно он пытался разгадать невидимую головоломку. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, восседал с другой стороны, его лицо выражало смесь высокомерия и раздражения. Он то и дело поправлял пенсне, будто этот жест помогал ему сохранять контроль. Герман Геринг, рейхсминистр авиации, занимал место во главе стола. Его массивная фигура в украшенном мундире казалась неуместно пышной в этой мрачной обстановке, а пальцы постукивали по столу, выдавая едва сдерживаемое раздражение. Йозеф Геббельс, министр пропаганды, сидел чуть поодаль. Его острые черты лица и внимательный взгляд выдавали человека, уже обдумывающего, как обратить катастрофу в пропагандистский триумф. Генералы вермахта и представители министерства экономики, присутствовавшие в комнате, молчали. Их лица были напряжёнными, а взгляды избегали встречи с глазами фюрера. Все ждали, когда он заговорит.

Гитлер резко повернулся от окна. Его лицо было бледным, глаза горели лихорадочным блеском, который заставлял всех в комнате внутренне сжиматься. Он шагнул к столу и с силой ударил кулаком по полированной поверхности, отчего бумаги подпрыгнули. Все вздрогнули, кроме Канариса, чьё лицо осталось невозмутимым, словно он привык к таким вспышкам.

— Это предательство! — голос Гитлера, хриплый и резкий, набирал силу с каждым словом, эхом отражаясь от высоких стен. — Завод Круппа, сердце нашей индустрии, обращён в руины! Танки, которые должны были сокрушить врагов рейха, превращены в груду металлолома! Наши планы в Испании под угрозой, Франко ждёт нашей помощи, а мы не можем её дать! Кто ответит за это? Кто посмел нанести удар в самое сердце Германии?

Тишина стала ещё тяжелее, словно воздух в комнате сгустился. Никто не решался заговорить первым, зная, что малейшая ошибка могла стать роковой. Гитлер обвёл взглядом собравшихся, его глаза задерживались на каждом. Наконец, он остановился на Мюллере, чьё молчание, казалось, только разжигало его гнев.

— Мюллер! — рявкнул он, указывая пальцем на главу гестапо. — Ваше гестапо должно было знать! Вы хвалитесь своей сетью шпионов и доносчиков, которые слышат каждый шёпот на улицах! Как вы могли пропустить диверсию такого масштаба? Вы спите, пока враги рейха рвут нас на части?

Мюллер медленно поднял взгляд. Его лицо оставалось бесстрастным, но пальцы сжали ручку чуть сильнее, выдавая внутреннее напряжение. Он кашлянул, чтобы выиграть секунду, и заговорил:

— Мой фюрер, гестапо уже проводит расследование. Наши агенты работают в Эссене, допрашивают рабочих, мастеров, охранников. Мы изучаем все улики, но пока у нас нет доказательств, указывающих на конкретных виновников. Взрыв был спланирован с исключительной точностью — это не работа любителей. Мы проверяем каждую деталь, каждый след.

— Не работа любителей? — Гитлер почти кричал, его лицо покраснело, вены на шее вздулись. — Это работа врагов рейха! Коммунисты, иностранные шпионы, предатели внутри нашей страны — кто-то из них стоит за этим! И вы, Мюллер, должны были их вычислить! Ваши доносчики, ваши отчёты — где они?

Мюллер слегка наклонил голову. Он знал, что открытое возражение только разожжёт гнев фюрера. Вместо этого он сделал пометку в своём блокноте.

— Мы работаем день и ночь, мой фюрер, — продолжил он. — Мы уже задержали несколько человек за подозрительные разговоры. Один из них упомянул странные ящики на складе, не учтённые в накладных. Мы выясняем, как они туда попали.

Гитлер сузил глаза, его голос стал тише, но от этого ещё более угрожающим.

— Ящики? — переспросил он, наклоняясь к Мюллеру. — Почему я слышу об этом только сейчас? Что это за ящики? Что вы скрываете?

Мюллер сохранил спокойствие, хотя его пальцы снова дрогнули.

— Это предварительная информация, мой фюрер. Мы пока не знаем, связаны ли они с взрывом, но мы изучаем склады и их содержимое. Если там было что-то необычное, мы это выясним.

Гитлер выпрямился, его взгляд переместился на Канариса, чьё молчание начинало его раздражать.

— А вы, адмирал? — рявкнул он. — Абвер, ваша хвалёная разведка, что можете сказать? Вы следите за нашими врагами за границей — или вы тоже ничего не заметили? Англичане, французы, русские — кто-то из них мог организовать это! Где ваши отчёты? Где ваши доказательства?

Канарис был спокоен, но в нём чувствовалась осторожность, словно он ступал по тонкому льду.

— Мой фюрер, абвер изучает возможность иностранного вмешательства. Мы проверяем связи между рабочими на заводе и потенциальными агентами иностранных держав. Однако я должен отметить, что взрыв такого масштаба требует не только внешней поддержки, но и внутренней подготовки. Кто-то на заводе, возможно, был завербован или подкуплен. Мы сотрудничаем с гестапо, чтобы выявить подозреваемых.