Он медленно опустился на стул напротив. Его плечи, обычно расправленные с театральной гордостью, поникли. Он посмотрел на свои руки, лежащие на столе. Идеальные руки музыканта, с длинными, тонкими пальцами. В виртуальном мире.

— Я не могу ходить, Андрей.

Три слова. Простые. Прямые, как удар стилета под ребра. Они пробили всю мою аналитическую броню, все мои просчитанные сценарии, и вонзились прямо в сердце. Я смотрел на него, на его аватара, который только что с такой грацией двигался по комнате, и мой мозг отказывался сопоставить этот образ с тем, что он только что сказал.

— Я… — начал я, но осекся.

Что тут можно было сказать?

Михаил поднял на меня взгляд. И в этот момент я впервые увидел его по-настоящему. Не веселого барда, не хитрого интригана, не моего союзника. Я увидел человека, полного такой боли и такой силы, которую я не мог себе даже представить. Его глаза всегда горели азартом, любопытством, весельем. Глаза, которые смотрели на меня сейчас, были глазами мудрого, бесконечно уставшего старика, запертого в теле молодого мужчины.

— Автокатастрофа, — его голос был ровным, лишенным жалости к себе. Просто констатация факта. — Много лет назад. Позвоночник. С тех пор мой мир это четыре стены. Запах антисептиков. Приглушенные голоса за дверью. И потолок. Очень много потолка на единицу пространства.

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было и тени веселья. Это был звук треснувшего стекла.

— Знаешь, что самое худшее? Не боль. К ней привыкаешь. Не беспомощность. С ней учишься жить. Самое худшее, это фантомные ощущения. Когда ты лежишь, и тебе кажется, что ты можешь пошевелить пальцами ног. Что ты можешь встать. Твой мозг помнит, как это делается. Он посылает сигнал, идеальный, выверенный сигнал… а он уходит в никуда. В пустоту. Как молитва атеиста. — Он сжал кулаки. — Я годами жил с этим. Книги, наука, история… это был мой способ сбежать. Построить мир в своей голове.

— А потом появилась Этерия. Полное погружение.

Его взгляд снова стал отсутствующим, он смотрел на свои виртуальные руки, поворачивая их, сгибая пальцы.

— Ты не представляешь, что это было. Первое погружение. Когда система закончила калибровку… и я оказался на том самом пирсе в Тихой Гавани. Я мог чувствовать доски под ногами. Соленый ветер. Я мог пошевелить пальцами. И я сделал шаг. — Его голос дрогнул. — Просто один шаг. И я не упал. Я стоял. На своих ногах. Я плакал, Андрей. В реале я просто лежал и плакал, а сиделка думала, что у меня приступ. А я… я ходил. Я впервые за десять лет ходил. Потом я бегал. Я бегал по этому пирсу туда и обратно, пока не выбился из сил, пока полоска выносливости не упала до нуля. Я смеялся как сумасшедший. Этот мир… он дал мне не просто ноги. Он дал мне жизнь.

Я молчал. Любое слово было бы фальшивым. Любое сочувствие — жалким. Я просто слушал, пытаясь осознать глубину этой трагедии и этого триумфа. Вся его одержимость игрой, его страсть к историям, его театральность, все это обрело новый, пронзительный смысл. Он был не просто игроком. Он был человеком, который обрел свободу в цифровой вселенной.

— Вот почему я так одержим этим миром, — тихо продолжил Михаил. — Я не просто играю. Я здесь живу. Я изучаю его законы не из любопытства. Я изучаю их, потому что это законы моего единственного настоящего мира. И когда я увидел тебя…

Он снова посмотрел мне в глаза.

— Тогда я понял, что ты не просто умный игрок. Ты такой же, как я. Аномалия. Кто-то, кто тоже говорит с этой системой на другом языке. Путь наши языки и разные.

Вот оно. Вот почему он так сразу поверил в меня. Он увидел родственную душу.

— Я знал, что это ты получил статус тогда, в Последнем Глотке. Знал. Это не мог быть никто другой. Все совпало. И я понял, что у меня мало времени. Я готовил этот план с Гильдией Торговцев больше двух месяцев. Собирал информацию, искал рычаги давления, выстраивал цепочки. Но это было… медленно. Академично. А потом появился ты. Катализатор. Ты был ломом, который мог вскрыть любую дверь. И я решил ускориться. Мы провернули за неделю то, на что у меня ушли бы месяцы.

Он сделал глубокий вдох.

— Да, Андрей. Статус «Сверхперсонажа» получил я.

Он сказал это. Просто и буднично.

— Почему ты молчал? — это единственное, что я смог выдавить.

— Потому что это ничего не меняет, — он покачал головой. — Вернее, это меняет все, но наша стратегия остается единственно верной. Они должны думать, что это ты. Это идеальное прикрытие.

— Прикрытие от чего, Миха? От «НейроВертекса»?

Он горько усмехнулся.

— От «НейроВертекса»? Нет. Я имею в виду… в реале. Моя семья.

Его лицо снова стало непроницаемым, как у игрока в покер, которому только что сдали королевский флеш.

— Мой отец… — он подбирал слова. — Скажем так, у нас «семейный бизнес». С очень жесткими методами. Это огромная, безжалостная машина, которая перемалывает все на своем пути. Людей, компании, судьбы. Для моего отца люди, лишь инструменты. Активы. А я… я всегда был бракованным активом. Слишком умный, но физически бесполезный. Он вложил целое состояние в мое лечение, не из любви, а из принципа. Потому что его вещи не должны быть сломаны.

Это было хуже, чем корпоративные интриги Олега. Это пахло настоящей, неприкрытой опасностью.

— Если он узнает… если они узнают, что этот «бракованный актив» вдруг обрел уникальную, почти божественную способность влиять на целый мир… — Михаил посмотрел на меня тяжелым взглядом. — Они не станут разбираться. Они не будут спрашивать. Они просто заберут. Они превратят меня в инструмент. Меня запрут в лучшей медицинской капсуле, подключат к самому мощному серверу и будут использовать как джойстик для управления Этерией. И поверь мне, их инструменты не будут пряником, а цели будут далеки от создания справедливой торговой гильдии.

Он умолк. Теперь я все понял. Его страх был глубже, чем просто боязнь потерять свободу в игре. Он боялся потерять свою личность, свою душу, стать марионеткой в руках безжалостных людей, для которых не существовало никаких правил.

— Для них, — тихо сказал он, — будет идеально, если я так и останусь для всего мира просто талантливым бардом. Легендой Нижнего Города. А ты, капитан… ты будешь их громоотводом. Их официальной целью. Их главным призом.

Он протянул руку через стол. Его виртуальная ладонь была теплой и твердой.

— Они думают, что держат тебя в клетке. А на самом деле, ты моя единственная защита. Наш секрет, это мой единственный щит. Согласен?

Я посмотрел в его глаза, в которых теперь не было ни тени театральности. Только стальная решимость человека, который борется за свою жизнь.

— Согласен, — ответил я и крепко пожал его руку.

Наша партия только что стала бесконечно сложнее. И бесконечно важнее.

Рука Михаила, теплая и твердая, разжалась, но незримая связь, скрепленная нашим общим секретом, осталась.

Она ощущалась плотнее любого контракта. Он откинулся на спинку стула, и на его лице впервые за весь разговор проступила тень его обычной, бардовской улыбки. Усталой, кривоватой, но настоящей.

— Значит, роли распределены, — сказал он, и в его голосе снова зазвучали привычные обертоны. Словно актер, только что обнаживший душу за кулисами, снова выходил на сцену. — Ты, капитан, будешь нашим громоотводом. Яркой, ослепительной целью, на которую будут слетаться все корпоративные мухи. Ты будешь играть роль гения-одиночки, которого «НейроВертекс» ведет к вершине славы. А я…

Он усмехнулся, и в его глазах блеснул знакомый озорной огонек, теперь казавшийся мне бесконечно горьким.

— А я буду твоим теневым козырем. Буду вечно ходить за тобой хвостиком, пытаясь получи статус суперперсонажа. Буду призраком в системе. Той самой аномалией, которую они ищут, но никогда не найдут, потому что смотрят не на того. Идеальный план. В нем есть драма, интрига и даже щепотка трагедии. Мне нравится. А тебе?

— Мне тоже, — согласился я. — Но для идеального плана нам не хватает ключевого элемента. Абсолютно безопасного канала связи. И Туториал, как ты верно заметил, слишком рискован для постоянного использования. Любая ошибка в синхронизации, и мы вызовем тревогу. Нам нужно что-то еще. Что-то, что не оставляет следов ни в игровых логах, ни в реальных.