Собственно и переподчиненный – приданный ему спецназ, Старцев послал под окна – только ради блезиру… Чтобы не обвинили потом, де ничего не предпринимал, занял пассивную позицию и все такое… Разбирать полеты и махать кулаками после драки – это у нас умеют. Вот попробовали бы здесь – на месте поруководить!
Одним словом, когда спецназ вернулся ни с чем, Старцев окопал своих по периметру, понаставил "коробочек" за укрытиями и стрелять разрешил только снайперам из ГРУ – где каждый снайпер не ниже старлея…
Теперь вокруг больницы воцарилась почти мертвая тишина, иногда только нарушаемая пулеметной очередью с той – с ихней стороны.
И вдруг…Синицын, что ни на минуту не расставался со своей СВД, кричит,
– Товарищ генерал-майор, глядите-ка, поп бежит.
– Какой еще поп?
– Такой… Натурально – провославный поп… Батюшка.
А отец Борис, как только узнал, что чечены захватили больницу, помолился Иверской, да и пошел туда, где как полагал – была нужда в нем.
Только еще перед тем как идти, приколол на рясу свой орден Красной звезды и памятную медаль за "интернациональный долг" в ДРА…
А Ходжахмет отца Бориса сразу не узнал – с длинными волосами да с бородой, да в рясе. Ему его привели на КП, что Ходжахмет оборудовал в ординаторской хирургического отделения.
– Вот, поп русский с белым флагом к нам пришел, – оскалился опоясанный лентами к РПК весельчак Махмуд.
– Поп? Зачем поп? Я просил у них телевизионщиков с ОРТ и НТВ – я заявление делать хочу, а попа я у них не просил. И че ты так смотришь?
Отец Борис же, напротив, Ходжахмета сфотографировал в одну секунду,
– Не узнаешь, Володя? в/ч 88 840…
– Сержант Майданов? Замкомвзвода?
– Вижу, признал ты меня, наконец.
Посидели с минуту молча. Ходжахмет даже как то занервничал, что вообще для него было несвойственно. Достал сигареты, машинально предложил отцу Борису. Тот только покачал головой ни слова не говоря.
– Ты в восемьдесят четвертом по весне на дембель пошел?
– А тебе тогда еще пол-года оставалось, – ответил батюшка, и Кольке Демьяненко, и Лешке Старцеву, он теперь генерал…
– Кольку в Союз "тюльпаном" послали. Нас в июне в дело запустили. Начальству тогда под Кандагаром активное развитие успеха понадобилось. Из взвода нашего еще и Гошу Маргеналашвили тогда и Петю Маркина…
– Я знаю. Я в областной совет ветеранов теперь вхожу. Почетным заместителем председателя…
– Понятно.
– А ты теперь с женщинами воюешь, десантник?
Ходжахмет насупился. Бросил сигарету и принялся длинными пальцами ощупывать жесткие рыжие волосы моджахедовской своей бороденки.
– Нет, Борис, я не воюю с женщинами. Да и не десантник я теперь… У нас нет вэ-де-ве…
Это у вас – у русских есть и самолеты и вертолеты.
– А там, в Афгане, ты был русским десантником?
– Там?
Ходжахмет замолчал. Махнул раздраженно весельчаку Махмуду – "выйди, оставь нас"…
– Это было там. – Он сделал ударение на последнем слове, – Было и прошло. А теперь у нас наша нынешняя реальность. Нету больше ни СССР, ни Афгана, ни десантуры…
– Нет, неправда твоя, есть десантура, – спокойным алтарным своим басом пророкотал отец Борис, – и десантура с женщинами не воюет.
– Ты меня, замкомвзвод, на жалость не разводи! Да и не замкомвзвод ты мне теперь. На тебе вон – и одежда поповская. Где твой камуфляж да кроссовки? Нет больше десантуры, и страны той нет. И я теперь воюю за свою веру – против вас.
Против русских. И мой тебе совет – уходи по добру – по здорову, пока мои ребята тебя сгоряча как барана не прирезали…
Отец Борис ясными голубыми глазами своими посмотрел из под светлых бровей,
– А я и пришел себя предложить в залог… Вместо женщин. По крайней мере – вместо беременных и тех что с грудными. Отпусти их Ходжахмет, если в тебе осталась хоть капля чести. А со мной – что хотите.
Ходжахмет от нервов весь зачесался, запуская пальцы то в рыжую бородку, то за воротник камуфляжа,
– Ты меня на жалость не разводи! Что было – то прошло. У меня теперь другая честь. Была раньше десантная, а теперь другая честь у меня… И с десантурой вашего Старцева я теперь воюю.
– Женщин то все равно – отпусти. Меня возьми, а женщин с детьми – отпусти.
Ходжахмет вдруг длинно выругался по – матерному. Забористо, смачно.
– Ну что ты пришел, Борис? Пришел бы ты в другой раз…
– И что? Ты бы выпил со мной? Тебе ж ислам не велит!
Ходжахмет достал из одного из многочисленных своих нагрудных карманчиков бронежилета черные светозащитные очки. Кликнул Махмуда.
– Позови главврача. Заманскую эту. Пусть собирает этих…
Он запнулся на слове "женщин", мягко с характерным акцентом выговаривая начальный слог…
– Женщин из родильного отделения пускай выводит. Свяжись с Старцевым, чтобы не стрелял. Мы здесь еще долго сидеть будем. Пока Ельцин телевидения обещанного из Москвы не пришлет… И ты, Борис с ними уходи.
– Нет, останусь я у тебя. Потому как много у тебя еще больных здесь. А покуда люди русские православные здесь в плену у тебя, и я с ними останусь. Но за беременных и тех что с грудными – спасибо.
Телевидение потом показало, как двадцать женщин из родильного отделения выходили с грудными из больницы. Под белым флагом из простыни. И дикторы сказали, что это премьер Черномордин с бандитами договорился. …
ЕХАЛИ КИТАЙЦЫ
1.
Товарищ Лю ден Лао написал статью для главной газеты в Поднебесной.
Теперь все товарищи должны прочесть эту статью и выучить ее главные тезисы.
Впрочем, главный тезис и так был хорошо известен каждому товарищу:
Китай должен стать самой большой и самой мощной державой и оставаться таковой многие века.
Наши ученые и инженеры под мудрым руководством партии и ее председателя товарища Вэнь сянь Пина осуществили тот необходимый прорыв, позволивший сегодняшнему Китаю вырваться в обострившейся конкурентной борьбе за энергетические и иные природные ресурсы, обогнав так называемые развитые страны Запада и оставив далеко позади себя Америку и Россию.
Теперь каждому товарищу необходимо осознавать свойственную Конфуцианскому пониманию мира, семейную причастность к тем процессам, что движут Китай к вершине его величия и крепя дисциплину, вносить ежедневный вклад в жизнь партии и великой страны.
– Если мы не прозеваем момент, то мы сможем выключить действие закона информационной стабильности, по которому всегда и во все времена с появлением объекта, вбрасывающего избыточную информацию, происходит его отторжение для сохранение информационного и временного равновесия, – сказал Лю ден Лао, – и тот человек, который сделает это будет достоин того, чтобы на все века вписать свое имя в историю страны.
– Кто же станет этим человеком? – спросил Ван Хэ.
– Я думаю, вы, мой юный друг, можете стать этим человеком, – сказал Лю ден Лао и попросил чашечку зеленого чаю с жасмином.
– Могу ли я мечтать об этом? – удивился Ван Хэ, – такая слава, какой удостаивался до этого разве что только первый китайский космонавт.
– Я доверяю тебе, мой друг, – сказал Лю ден Лао, и я уже обсуждал твою кандидатуру с председателем Вэнь сянь Пином.
– Я очень благодарен вам, учитель, – сказал Ван Хэ, отвесив поклон своему господину.
– Теперь нам предстоит расставание, милый Ван Хэ, и я буду скучать по тебе, – сказал Лю ден Лао, ставя фарфоровую чашечку на серебряный поднос.
– Когда мне надлежит уезжать? – с тревогой в голосе спросил Ван Хэ.
– Завтра утром ты улетаешь в Гонконг, – уже с деловой бесстрастностью сказал Лю ден Лао, – там ты присоединишься к группе наших военных, которые снабдят тебя всеми необходимыми инструкциями, но перед тем, как тебя начнут готовить к заброске, я должен дать тебе несколько советов.
– Каких советов, учитель? – спросил Ван Хэ.
