Мать (Ко дню «Голодной пятницы») В тесной каморке – беженский дом. Мать вышивает киевским швом. Плавно, без устали ходит рука. Мальчик у ног разбирает шелка. В кольца завьет их, сложит в пучки, Справа и слева стены тонки, — Громко играть на чужбине нельзя… Падают нитки, беззвучно скользя. «Кис! – говорит он. – Послушай же, Кис! Ты как из сказки прилежная мисс: Помнишь для братьев в пещере, без сна, Платье плела из крапивы она». Мать улыбается. Мальчик вздохнул… «Кис, – говорит он, взбираясь на стул, — Летом я к морю поеду опять? Прыгать, смеяться, купаться, кричать…» Светлое «да!» – вылетает из губ. Теплые пальцы треплют за чуб. Мальчик не видит, как милая «Кис» Смотрит, смутясь, за оконный карниз. Мальчик не знает, что много ночей В сердце тревога все горячей: Летнее солнце, здоровье, загар, — Как раздобыть их мальчику в дар? Дремлет мальчишка. Над ним в полусне Летние дни закачались в окне: Сосны, опушки, сотни затей, Крики приятелей – русских детей… Странная Кис… Почему-то она Летом в Париже томиться должна. Ей и в Париже – твердит – ничего. Солнце и лес для него одного. Разве нельзя вышивать под сосной? Спать в гамаке под листвою сквозной? Он бы ей крабов ловил на обед… Сонные глазки нырнули под плед. Мать вышивает киевским швом. Город бездушный гудит под окном. Пламень закатный небо рассек. … Есть ли кто в поле жив человек? 1928 Беспечный день
Море – камни – сосны – шишки… Над водой крутой откос. Две девчонки, два мальчишки, Пятый – я, шестой – барбос. У заросшего колодца, Где желтел песчаный вал, Я по праву полководца Объявил войскам привал. Пили воду. Много-много! Капли вились мимо уст. Через полчаса, ей-богу, Стал колодец старый пуст. Мы сварили суп в жестянке — Из креветок и пшена. Вкус – резиновой солянки… Пес не ел, а мы – до дна. Было жарко, душно, сухо. Час валялись мы пластом. А барбос, закинув ухо, Грыз бутылку за кустом. Мы от взрослых отдыхали, — Каждый сам себе отец… Хочешь – спи, задрав педали, Хочешь – прыгай, как скворец. Дымной лентой вьется копоть: Пароход плывет в Марсель… Хорошо по лужам шлепать И взрывать ногами мель! Крабы крохотные в страхе Удирают под утес. Младший мальчик без рубахи В щель за крабом сунул нос. Но девчонки, сдвинув шеи, Верещат, как леший в рог: «Са-ша Черный! По-ско-рее! Под скалою ось-ми-ног…» Боже мой, какая радость! Прискакавши колесом, Выдираем эту гадость Вшестером (считая с псом)… Брюхо – розовая мякоть, Лапы – вроде бороды. Вообще, не зверь, а слякоть, Отчего ж мы так горды? Мы несем его в жестянке И решаем все у пня: Пусть живет, как рыбка, в банке, Под кроватью у меня… Как рысак, барбос наш скачет, Мы горды, – а он при чем? Красный бок далекой дачи Вспыхнул в соснах кирпичом. Подбираем по дороге Все, что выбросил прибой: Руль с неведомой пироги, Склянку с пробкой голубой… Для чего? Не знаем сами. Обошли знакомый грот. Ветер влажными крылами Подгоняет нас вперед. Из-за мыса вышла лодка, Вяло вздувши паруса. Море ласково и кротко, Словно сытая лиса. За спиной трясется склянка. У сарая сохнет сеть… Осьминог уснул в жестянке: Тише, дети. Не шуметь!.. 1928 |
