Глушь Городок, как сон средневековый: Красных кровель резкие края, В раме улиц – даль, поля, коровы И речонки синяя струя… А октябрьский ветер реет-свищет, Завивает плащ вокруг плеча. И тоска чего-то жадно ищет Средь уютных складок кирпича. Целый день брожу неутомимо По горбатой старой мостовой. Строй домишек проплывает мимо. Фонари кивают головой. На порогах радостные дети. За дверями мир и тишина. Пышный плющ вдоль стен раскинул сети. Сверху девушка смеется из окна… За углом скелет пустого храма: Кирпичи и палка с петухом. Дремлет сад – цветная панорама, Сонно бродят гуси с пастухом. Прохожу вдоль старого погоста. Спят кресты, краснеет виноград. Жили долго – медленно и просто — Внуки их во всех дворах шумят… Машет мельница веселыми крылами, Мелет хлеб. Вдоль рощ скрипят возы. Прохожу под серыми стволами, Сквозь гирлянды вянущей лозы. Никого. Вокруг цветная осень. Тишина. Густой и прелый дух. Руки буков расцветили просинь. Тихо вьется паутинный пух… Кролик вынырнул из норки под сосною. Пятна солнца. Ласковая тень. Опускаюсь, скован тишиною, И лежу, как загнанный олень. Ветер треплет заросли ореха. Черепица рдеет за рекой. Бог, услышь! – В ответ смеется эхо. Даль зияет вечной пустотой. 1923 Мираж
С девчонками Тосей и Инной В сиреневый утренний час Мы вырыли в пляже пустынном Кривой и глубокий баркас. Борта из песчаного крема. На скамьях пестрели кремни. Из ракушек гордое «Nemo» [4]Вдоль носа белело в тени. Мы влезли в корабль наш пузатый. Я взял капитанскую власть. Купальный костюм полосатый На палке зареял, как снасть. Так много чудес есть на свете! Земля – неизведанный сад… – На Яву? – Но странные дети Шепнули, склонясь: – В Петроград. Кайма набежавшего вала Дрожала, как зыбкий опал. Команда сурово молчала, И ветер косички трепал… По гребням запрыгали баки. Вдали над пустыней седой Сияющей шапкой Исаакий Миражем вставал над водой. Горели прибрежные мели, И кланялся низко камыш: Мы долго в тревоге смотрели На пятна синеющих крыш. И младшая робко спросила: «Причалим иль нет, капитан?…» Склонившись над кругом штурвала, Назад повернул я в туман. 1923 Над всем Сквозь зеленые буки желтеют чужие поля. Черепицей немецкой покрыты высокие кровли. Рыбаки собирают у берега сети для ловли. В чаще моря застыл белокрылый хребет корабля. Если тихо смотреть из травы, – ничего не случилось, Ничего не случилось в далекой, несчастной земле… Отчего же высокое солнце туманом затмилось, И холодные пальцы дрожат на поникшем челе?… Лента школьников вышла из рощи к дороге лесной, Сквозь кусты, словно серны, сквозят загорелые ноги, Свист и песни, дробясь откликаются радостно в логе, Лягушонок уходит в канаву припрыжкой смешной. Если уши закрыть и не слушать чужие слова, И поверить на миг, что за ельником русские дети — Как угрюмо потом, колыхаясь, бормочет трава, И зеленые ветви свисают, как черные плети… Мысль, не веря, взлетает над каждым знакомым селом, И кружит вдоль дорог и звенит над родными песками… Чингисхан, содрогаясь, закрыл бы ланиты руками! Словно саван белеет газета под темным стволом. Если чащей к обрыву уйти, – ничего не случилось… Море спит – переливы лучей на сквозном корабле. Может быть, наше черное горе нам только приснилось? Даль молчит. Облака в голубеющей мгле… 1923, Kölpinsee «…Здравствуй, Муза! Хочешь финик?…» Здравствуй, Муза! Хочешь финик? Или рюмку марсалы? Я сегодня именинник… Что глядишь во все углы? Не сердись: давай ладошку, Я к глазам ее прижму… Современную окрошку, Как и ты, я не пойму. Одуванчик бесполезный, Факел нежной красоты! Грохот дьявола над бездной Надоел до тошноты… Подари мне час беспечный! Будет время – все уснем. Пусть волною быстротечной Хлещет в сердце день за днем. Перед меркнущим камином Лирой вмиг спугнем тоску! Хочешь хлеба с маргарином? Хочешь рюмку коньяку? И улыбка молодая Загорелась мне в ответ: «Голова твоя седая, А глазам – шестнадцать лет!» 1923 |
