Предвесеннее Ты ждешь весны? Я тоже жду… Она приходит раз в году. Зеленый пух завьет весь сквер, И на подъезде тощий сэр, Пронзая мартовскую ночь, Во всю мяукнет мочь… Ручей вдоль края мостовой, Звеня полоскою живой, Сверкнет на перекрестке вдруг, Потом нырнет в прохладный люк И унесет в подземный край Кораблик твой… Пускай! День стал длиннее чуть-чуть-чуть… Еще февраль свистит в окно, Еще туман взбивает муть, — Нам, право, все равно: На всех кустах, – пойди-ка в сад, — Живые почки чутко спят. И в снежной чаще спит медведь, Он чует, лапу в пасть зажав, Что скоро солнечная медь Заткет луга узором трав… И в дальнем Конго журавли Уже готовят корабли. Приди ж, дружок-весна, скорей Из-за лазоревых морей… Твой первый листик я сорву, К губам притисну в старом рву И звонко щелкну в тишине, Как белка на сосне!.. 1926 Из цикла «Утешение»
Мой роман Кто любит прачку, кто любит маркизу, У каждого свой дурман, — А я люблю консьержкину Лизу, У нас – осенний роман. Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, — Смешна любовь напоказ! Но все ж тайком от матери строгой Она прибегает не раз. Свою мандолу снимаю со стенки, Кручу залихватски ус… Я отдал ей все: портрет Короленки И нитку зеленых бус. Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу, Грызем соленый миндаль. Нам ветер играет ноябрьскую фугу, Нас греет русская шаль. А Лизин кот, прокравшись за нею, Обходит и нюхает пол. И вдруг, насмешливо выгнувши шею, Садится пред нами на стол. Каминный кактус к нам тянет колючки, И чайник ворчит, как шмель… У Лизы чудесные теплые ручки И в каждом глазу – газель. Для нас уже нет двадцатого века, И прошлого нам не жаль: Мы два Робинзона, мы два человека, Грызущие тихо миндаль. Но вот в передней скрипят половицы, Раскрылась створка дверей… И Лиза уходит, потупив ресницы, За матерью строгой своей. На старом столе перевернуты книги, Платочек лежит на полу. На шляпе валяются липкие фиги, И стол опрокинут в углу. Для ясности, после ее ухода, Я все-таки должен сказать, Что Лизе – три с половиной года… Зачем нам правду скрывать? 1927, Париж Щенок В углу сидит в корзинке фокс — Пятинедельный гномик. На лбу пятно блестит, как кокс. Корзинка – теплый домик. С любой туфлей вступает в бокс Отважный этот комик. В корзинку маленький апаш Зарыл свои игрушки: Каблук, чернильный карандаш, Кусок сухой ватрушки, И, свесив лапки за шалаш, Сидит, развесив ушки. Понять не может он никак, — Притих и кротко дышит: Там у окна сидит чудак И третий час все пишет. Старался фокс и так и сяк, Но человек не слышит… Рычал, визжал, плясал у ног И теребил за брюки, Унес перчатку за порог И даже выл от скуки, Но человек молчит, как дог, К столу приклеив руки. Как глупо палочкой водить По беленькой тетрадке! Во всю помчался лучше б прыть До кухонной площадки… Над печкой солнечная нить, Полы вокруг так гладки… Блестит солидный, темный шкаф. Сиди и жди. Ни звука. На печке бронзовый жираф — Таинственная штука. Фокс взвизгнул с болью в сердце: «Тяф!» Молчать – такая мука… И вдруг серьезный господин Вскочил, как на резинке, Швырнул тетрадку на камин И подошел к корзинке… И фокс, куда девался сплин, Вмиг оседлал ботинки… Как дети оба на ковре, За лапы рвут друг дружку. Фокс лезет в яростной игре На самую макушку… На лай, как эхо, во дворе Дог гулко рявкнул в пушку. Лучи сползаются в пучки. Стрекочет сердце глухо… Щенок устал. Закрыл зрачки, Лизнул партнера в ухо… Застыли строгие очки, Трамвай жужжит, как муха. Щенок в корзинке так похож На карлика-лошадку… По тельцу пробегает дрожь, Врозь лапки, нос – в лопатку… А человек вздохнул: «Ну что ж…» И снова за тетрадку. 1928 Прогулки по Парижу
Пятилетняя девчонка В рыжем клетчатом пальто Посреди пустой панели Едет в крошечном авто. Нос и руль сияют лаком, Щеки – розовый коралл, А в глазах мелькает гордость И восторженный опал. Только женщины умеют Так божественно сиять! В небе почки зеленеют. Псам и детям – благодать. Вдруг навстречу валким шагом Надвигается ажан: Он, как морж, усат и плотен, Он, как девочка, румян. С высоты своей гигантской, Закрутивши ус в кольцо, Он взглянул на пухлый носик, На смешное пальтецо… Поднял руку, сдвинул брови И застыл в своем манто. Разве можно по панели Путешествовать в авто?! И она остановилась… На щеках пунцовый цвет: Рассмеяться иль заплакать? Пошутил он или нет? Добродушный полицейский Не хотел ее томить. Улыбнулись… оба сразу, Оборвав тугую нить. Он дорогу уступил ей, Приложив к виску ладонь, — И заискрился в колесах Легкий мартовский огонь. 1928 |
