Памяти Л. Н. Андреева Давно над равниною русской, как ветер печальный и буйный, Кружил он взволнованной мыслью, искал, и томился, и звал. Не верил проклятому быту и, словно поток многоструйный, Срываясь с утесов страданья, и хрипло, и дико рыдал. С бессонною жаждой и гневом стучался он в вечные двери, И сталкивал смерчи безверья, и мучил себя и других… Прекрасную «Синюю Птицу» терзают косматые звери, Жизнь – черная смрадная яма, костер из слепых и глухих. Мы знали «пугает – не страшно», но грянуло грозное эхо. И, словно по слову пророка, безумный надвинулся шквал: Как буря, взметнулись раскаты кровавого «Красного Смеха», Костлявый и жуткий «Царь-Голод» с «Анатэмой» начал свой бал. С распятым замученным сердцем одно только слово «Россия», Одно только слово «спасите» кричал он в свой рупор тоски, Кричал он в пространство, метался, смотрел, содрогаясь, на Вия, И сильное, чуткое сердце, устав, разорвалось в куски… Под сенью финляндского бора лежит он печально и тихо, Чужой и холодной землею забиты немые уста. Хохочет, и воет, и свищет безглазое русское Лихо, Молчит безответное небо, – и даль безнадежно пуста. 1920 «…Ах, зачем нет Чехова на свете!..»
Ах, зачем нет Чехова на свете! Сколько вздорных – пеших и верхом, С багажом готовых междометий Осаждало в Ялте милый дом… День за днем толклись они, как крысы, Словно был он мировой боксер. Он шутил, смотрел на кипарисы И, прищурясь, слушал скучный вздор. Я б тайком пришел к нему иначе: Если б жил он, – горькие мечты! — Подошел бы я к решетке дачи Посмотреть на милые черты. А когда б он тихими шагами Подошел случайно вдруг ко мне, — Я б, склонясь, закрыл лицо руками И исчез в вечерней тишине. 1922 Стихотворения 1908–1914 годов, не вошедшие в книги Иногда Муть разлилась по Неве… Можно мечтать и любить. Бесы шумят в голове, — Нечем тоску напоить. Баржи серы, солнца – нет – пляшет газа бледный свет, Ветер, острый и сырой, скучно бродит над водой, Воды жмутся и ворчат и от холода дрожат. Выйди на площадь, кричи: – Эй, помогите, тону! Глупо и стыдно. Молчи И опускайся ко дну. Дождь частит. Темно, темно. Что в грядущем – все равно, Тот же холод, тот же мрак – все не то и все не так, Яркий случай опоздал – дух не верит и упал. Дома четыре стены — Можешь в любую смотреть. Минули лучшие сны, Стоит ли тлеть? 1908 Из дневника выздоравливающего После каждой привычно-бессмысленной схватки, Где и я и противник упрямы, как бык, Так пронзительно ноют и стынут лопатки И щемит словоблудный, опухший язык. Мой противник и я квартируем в России, И обоим нам скучно, нелепо, темно. Те же самые вьюги и черные Вии По ночам к нам назойливо бьются в окно. Отчего же противник мой (каждый день новый) Никогда не согласен со мной – и кричит? Про себя я решаю, что он безголовый, Но ведь он обо мне то же самое мнит? О, как жалко погибших навеки мгновений, И оторванных пуговиц в споре крутом! Нынче ж вечером, только застынут ступени, Я запру свои двери железным болтом. Я хочу, чтобы мысль моя тихо дозрела, Я люблю одиночество боли без слов. Колотись в мои двери рукой озверелой И разбей свои руки ленивые в кровь! Не открою. Спорь с тумбой в пустом переулке. Тот, кто нужен, я знаю, ко мне не придет. И не надо. Я с чаем сам съем свои булки… Тот, кто нужен, пожалуй, в Нью-Йорке живет. Беспокойный противник мой (каждый день новый), Наконец-то я понял несложный секрет — Может быть, ты и я не совсем безголовы, Но иного пути, кроме этого, нет: Надо нам повторить все ошибки друг друга, Обменяться печенкой, родней и умом, Чтобы выйти из крепко-закрытого круга И поймать хоть одно отраженье в другом. И тогда… Но тогда ведь я буду тобою, Ты же мной – и опять два нелепых борца… О, видали ли вы, чтоб когда-нибудь двое Понимали друг друга на миг до конца?! После каждой привычно-бессмысленной схватки, Исказив со Случайным десяток идей, Я провижу… устройство пробирной палатки Для отбора единственно-близких людей. 1910 Опять и опять
(Элегия) Нет впечатлений! Желтые обои Изучены до прошлогодних клякс. Смириться ль пред навязанной судьбою, Иль ржать и рваться в битву, как Аякс? Но мельниц ветряных ведь в городе не сыщешь (И мы умны, чтоб с ними воевать), С утра до вечера – зеваешь, ходишь, свищешь, Потом, устав, садишься на кровать… Читатель мой! Несчастный мой читатель, Скажи мне, чем ты жил сегодня и вчера? Я не хитрец, не лжец, и не предатель — И скорбь моя, как Библия, стара. Но ты молчишь, молчишь, как институтка: И груб и нетактичен мой вопрос. Я зол, как леопард, ты кроток, словно утка, Но результат один: на квинту меч и нос! Привыкли к Думе мы, как к застарелой грыже, В слепую ночь слепые индюки Пусть нас ведут… Мы головы все ниже Сумеем опускать в сетях родной тоски. И, сидя на мели, в негодованье чистом, Все будем повторять, что наша жизнь дика, Ругая Меньшикова наглым шантажистом И носом в след его все тыча, как щенка. Но, к сожаленью, он следит ведь ежедневно, И господа его не менее бодры… Что лучше: нюхать гниль и задыхаться гневно, Иль спать без просыпа на дне своей норы? Позорна скорбь! Мне стыдно до безумья, Что солнце спряталось, что тучам нет конца, — Но перед истиной последнего раздумья Мне не поднять печального лица. 1910 |
