— Да, — удивлённо ответил Угез, — а ты, как догадался?

— Почувствовал, — будто разговор шёл о деле обычном, пожал плечами Миклуш. — Значит, ты успокаивать животных можешь? Так ты не просто проводником будешь, ты ещё и погонщик? А опыт большой? А какие ещё умения есть? А мне секреты погонщика расскажешь?

— А тебе зачем? У тебя же вон ремень полноправного бродяги есть.

— Отец сказал, что если я бугром хочу стать, то должен лучше любого бродяги из ватаги все знать и уметь. Вот я и стараюсь. Только вот с этой, четверной, упряжью не очень получается. У нас до сезона дождей всего один бык был, так там всё просто. А с этой я ещё не разобрался.

— Так, я тебе подскажу. А отец у тебя кто?

— Бугор наш, Чэч. Это его мы искать идём. Правда, он мне не родной, но дед Агееч говорит, если Чэч меня сыном зовёт, то и мне его отцом можно.

Вдвоём они запрягли четвёрку быков. Основную работу делал смышлёный мальчуган, а Угез подсказывал и поддерживал, где надо было.

— Так ты погонщик? — удивился Агееч, когда было всё готово к выходу. — На облучок за упряжь сесть не хочешь? Посмотрим, а вдруг управишься?

— Сяду, — разом согласился Угез, не ожидавший такого доверия к инвалиду.

— Ну, поехали тогда.

Держа вожжи в левой руке, погонщик послал мысленный приказ бурому вожаку их маленького стада. Флегматично вздохнув, бык послушно сделал первый шаг, подавая остальным пример, и побрёл к открытым воротам, совершенно не обращая внимания на дождь, продолжавший лить как из ведра. И лишь когда фургон выехал на улицу и направился к поселковым воротам, Угез позволил себе обернуться. И увидел знакомую фигуру Толстого Жана, стоящего на крыльце трактира и кутающегося в безразмерный плащ, спасаясь от шальных капель, залетавших под крышу. А рядом с ним стояла, выглядевшая как тростиночка, супруга трактирщика Полин.

— Бугор, — Угез резко повернулся к старику, сидящему на соседнем сиденье, своим удобством готовом поспорить с креслом. — Разреши на минутку отлучиться, с Толстым Жаном попрощаться. Не успел в спешке этой.

— Я не бугор, — такой же бродяга, как и ты, только старший. Зови меня Агеечем. Конечно, попрощайся, подождём.

Буквально слетев по лестнице облучка, возница, жутко мотыляясь из стороны в сторону, поспешил к крыльцу.

— Мальчик мой, — как только Угез поднялся по ступеням, к нему бросилась женщина и прижалась к груди. Мгновением позже их обнял и трактирщик.

— С какой другой ватагой не отпустил бы, — зачастил-забормотал вечно угрюмый толстяк. — А эти… Чудные они. Каждого из них в другой ватаге представить можно, но на вторых ролях, принеси-подай, иди… хм. А эти вместе и равные, что старшие, что младшие. И богатые, у какой из ватаг ты такой фургон видел? А значит, удачливые. И кто из тех, кого ты знаешь, зимой в пустошь бы сорвался, как они говорят, за своим бугром. В общем, держись их, а там, глядишь, и твоя мечта осуществится. А теперь иди, нехорошо заставлять ждать тех, кто ночью в дождь в Ведьмину падь направляется…

Но оторваться от самых дорогих людей, заменивших когда-то ему родителей, Угез смог только минут через пять. Пять долгих минут, пролетевших, как одно мгновение. Подходя к фургону, погонщик подставил лицо под струи, падающие сверху, чтобы среди капель дождя затерялись скупые мужские слезинки.

События, происходившие в другом месте раньше по времени.

А вот насколько раньше, — неизвестно.

Темнота. Но невырвиглазная, в этой можно хоть что-то разглядеть даже обычными, неусиленными умениями, глазами. Темнота, надоевшая, хуже горькой редьки. Хотя от той же редьки я сейчас не отказался бы, а то кормят дерьмом каким-то и то не регулярно. И поговорить нормально не с кем.

Сколько я здесь? Непонятно. Кажется, что вечность. А сколько реально? Посмотреть не могу, — эти твари как-то заблокировали интерфейс. Я подозреваю, — с помощью ошейника, который мне напялили, видимо, сразу же, как сюда доставили. И теперь интерфейс не разворачивается. И умения применить не могу, никакие. И соседка моя ушастая теперь тоже сидит в одиночестве где-то у меня в голове. Но у неё хотя бы дерево есть, ветла. И звёзды, моргающие в высоте над деревом.

Звёзды, правда, и у меня есть. Реально стоит только закрыть глаза, успокоить дыхание, и я вижу звёзды, созвездия, галактики и туманности. Иногда мне кажется, что я вижу какое-то движение вдалеке. Иногда мерещится, что там, под звёздами, ощущаю чьё-то присутствие. Не знаю, что это на самом деле? Какое-то всё-таки чудом резвившееся умение или плод моего воображения? А ещё у меня есть…

Раздался еле слышный перестук чего-то твёрдого по камню. Ну, наконец-то. Что-то сегодня долго ждать пришлось. Я замер, стараясь даже дышать как можно тише и реже. Перестук приближался, то и дело замирая на какое-то время. Ну же, чего ты боишься? Ты же уже почувствовала, как вкусно пахнет.

Цоканье когтей медленно приближалось. А я продолжал сидеть с закрытыми глазами. Чтобы определить, когда цель выйдет на дистанцию атаки, мне теперь и ушей хватало. Ещё метр…

Бам! Наверху хлопнула тяжёлая дверь. Испуганная крыса метнулась назад, откуда пришла и скрылась в очке толчка. А сверху раздались тяжёлые шаги, для моего уха, привыкшего к почти мёртвой тишине, они грохотали словно каменный обвал в горах.

Опа! В этом грохоте не сразу разобрал, что пришедших двое. Металлический перезвон из-за подковок на сапогах, — это надзиратель, тюремщик. А вот шаркающие шаги — кто новый в гости зашёл. О, остановились возле первой ямы-камеры, в которой орк чалился. Послышался лязг отодвигаемой решётки, скрежетание опускаемой лестницы… К орку-то зачем? Обычно тюремщик только к профессору спускался, посмотреть, не помер ли старик?..

Нас здесь четверо. Орк, напротив него в зиндане сидит гном, следом за гномом моя каменная яма, а напротив меня — старик, профессор какого-то там университета. Он совсем плох. Тюремщик, здоровенный членорог… Ну, насчёт члена я, конечно, просто ругнулся, а вот рог, в половину моего предплечья, у него во лбу точно есть. И морда на носорожью похожа. Только вот откуда у носорога клыки? А у этого они такие, что если вдруг цапнет, то руку однозначно перекусит с первого раза.

Так вот, членорог сам в яму к профессору спускается, чтобы еду и какие-то лекарства дать. Но они не особо помогают. Хотя проф уверен, сними с него этот жугов ошейник, он бы пошёл на поправку. Только кто ж ему ошейник снимет. Так что старику недолго осталось.

Рык надзирателя. Требует, чтобы орк лез наверх. Нахрена? Хозяин таки вернулся? Хреново! Ой, как хреново…

Я тогда очнулся голый, лёжа распятым то ли на алтаре, то ли каком-то специальном каменном постаменте. Руки, ноги, живот и даже голова, оказались притянуты к камню широкими ремнями. Только и мог, что косить глазами. Благо всё рассмотреть можно было без труда, — громадная зала, в центре которой я лежал на каменном непонятно чём, ярко освещалась огромным количеством свечей. Они были везде: под потолком на люстрах, на подсвечниках разной величины и формы, стоящих вдоль стен, а то и просто посреди залы, просто горели в нишах стены. Мне показалось, что даже на полу свечи были, но в этом не уверен, как не скашивал глаза, — всего увидеть не смог.

А ещё в зале, кроме меня, находились два мелких существа, облачённые в балахоны с большими капюшонами, наброшенными на голову так, что те полностью скрывали их лица. Я этому даже не удивился. А чему удивляться-то, — мода на Валере такая, один мой знакомый некромант не даст соврать. Существа суетились чего-то, то и дело перебегая от одного стола к другому, на которых стояли непонятные, причудливой формы, колбы и реторты, что-то замеряли, переругиваясь между собой на непонятном мне шипящем языке.

Через какое-то время в залу вошёл кто-то важный. Я его не видел, только услышал шаги. А почему важный? Так, эти двое мелких сразу грохнулись на колени, и я точно слышал звон их лбов, ткнувшихся в камень. Этот кто-то рявкнул так, что у меня уши заложило. Существа запричитали, оправдываясь, не смея поднять голов.