Застыв в полумраке коридора около неприметной открытой двери в забитый народом зал трактира, Угез принялся высматривать незнакомца. Особо долго и искать не пришлось, — искомая фигура, скинув большой капюшон, стояла возле барной стойки и о чём-то разговаривала с Толстым Жаном. И, о чудо, вечно смурной и недовольный толстяк при этом вежливо так, заискивающе улыбался. Незнакомец, молодой русоволосый парнишка, прикрывая ладонью, что-то положил на стойку. И это что-то тут же, словно по волшебству, исчезло в кармане белоснежного передника трактирщика. Жан тут указал рукой на пустующий стол, заставленный тарелками с едой и кружками с пивом. Парнишка кивнул и пошёл к столу. Только он уселся на крепкую лавку, намеренно сколоченную из толстых тяжёлых досок, чтобы разбушевавшиеся гости не использовали её в качестве весомого аргумента в пустяшном споре, рядом с парнишкой появилась одна из девушек-подавальщиц и поставила перед ночным гостем пару литровых кружек пива и тарелку с копчённым, очень острым, мясом — фирменную вкусняшку трактира Толстого Жана…

— Руки подними, храстов выкормыш!

Поморщившись от рёва Полусотника, раздавшегося над ухом, на миг перекрывшего гам и ор, царившие вокруг арены, Агееч лишь согласно кивнул и скривил злую ухмылку, пытаясь спрятать довольную улыбку.

— Что ты творишь⁈ Руки подними! — продолжал негодующе орать Иван.

— Миклуш! Миклуш! — рвали глотки, стоящие рядом, Джок и Гнак, потрясая кулаками.

— Завтра будешь целый день хозяйский хлев чистить! — проревел последний аргумент Полусотник!

Стоящий за барной стойкой, Толстый Жан довольно осклабился, — дармовые рабочие руки никогда лишними не бывают. А если об этом говорит Полусотник, бродяга из пришлой ватаги, решившей перезимовать в их маленьком посёлке, то можно быть уверенным, что завтра хлев будет убран так, как его дворовые никогда не убирали. Уже хорошо вечер прошёл.

Миклуш же в это время, вообще спрятав руки за спину, вытягивал вперёд шею, специально подставляя оскаленное в задорной улыбке лицо под удар. И удар последовал, а за ним ещё один и ещё один. Вот только всё мимо, — Миклуш нарочито медленно, не убирая рук из-за спины, делал шаг назад или вбок, в самый последний миг уходя от удара, продолжая вовсю скалиться.

Появление в посёлке этого наглого мелкого мальчишки, опоясанного ремнём с большой бляхой, — знаком принадлежности к касте бродяг, вызвало фурор не только среди местной пацанвы, но и среди бывалых бродяг, свято чтущих кодекс. Ошарашенные этим фактом, они предъявляли. Отвечать пришлось Миклушу и Джоку с Гнаком, которым, кстати, в первый же день появления ватаги в посёлке, в местной лавке купили такие же пояса, а вечером в трактире при свидетелях и опоясали. Ну, этих-то ладно, парни хоть и молодые, но уже в возраст вошедшие, могли и заслужить, но пацан-то совсем мелкий. И в посёлок пришёл уже с поясом. Пришлось отвечать. А когда аргументов молодёжи не хватило, пришлось и Полусотнику через канаты перелазить и выслушивать претензии. Неудовлетворённым в тот вечер не ушёл никто.

Агееча же пригласили за отдельный стол бугры пяти местных ватаг. Пообщались. И кружки с пивом сдвинули, признавая, право Агееча опоясывать своих ватажников, какого бы возраста они ни были. Бугры тут же хотели окоротить своих предъявщиков, но старик попросил не лишать народ веселья, да и его людям будет не скучно.

Вот и сейчас на арене решался спор. Но не за право Миклуша носить бродяжий пояс, — это право уже никто не оспаривал, а шло выяснение, кто же из этих двоих сильнейший боец в их возрастной категории: мелкий десятилетний Миклуш или четырнадцатилетний Вацек, сын местного кузнеца, кулаков которого даже иные семнадцатилетние побаивались.

Миклуш откровенно куражился. Он хоть и был меньше ростом, да и силой сыну кузнеца уступал, но бою на кулаках его обучал аж бывший полусотник пограничной стражи. Вот на этот кураж и злился Иван, — нельзя, нельзя недооценивать противника, особенно, когда тот превосходит тебя в силе. Но пока только у Вацека лицо заплывало от хлёстких и точных ударов.

Тут Агееч почувствовал чей-то взгляд, в спину будто две раскалённые иглы воткнули. Обернувшись, он увидел, как за их столом сидит молодой паренёк и безмятежно попивает пиво, с удовольствием закусывая ядрёно-перчённым копчёным мясом.

— Не уж-то? — пробормотал недоверчиво старик и толкнув локтем Полусотника, кивнул в сторону стола. — Похоже, дождались. Я отойду.

Иван, мигом подобравшийся, кивнул согласно, не отводя взгляда от арены. Как бы ни жаждал он пойти вместе со стариком, Миклуша без поддержки оставлять нельзя. А судя по тому, что Джок и Гнак орать продолжают, как оглашённые, не замечая уходящего старика, сидящий за их столом желал видеть только Агееча.

— Победителем этого боя, за явным преимуществом, становится бродяга… — судья, седобородый высохший старик, державший за руки бойцов, чуть замялся, укоризненно посмотрев на Полусотника, намекая на то, что давно надо исправить оплошность и перекрестить мальца нормальным взрослым прозвищем, коли он уже с ремнём бродяги ходит, — Миклуш из ватаги Агееча.

Судья поднял руку воспитанника Ивана. И три глотки дружно заорали, празднуя очередную победу их ватаги. Через секунду их поддержали и те, кто рискнул и поставил монеты на пришлого пацана.

— Дядька Иван, а где дед? — первым, что сделал улыбающийся Миклуш, как перелез через канаты, спросил, увидев, что старик по сложившемуся обычаю не идёт обнимать воспитанника.

— Приспичило, — коротко бросил Полусотник. — Сейчас подойдёт.

Но ответ дядьки Ивана пацана, конечно же, не удовлетворил. Словно почуяв, что происходит нечто необычное, мальчуган попытался посмотреть на стол, где обычно сидела их ватага. Но взгляд постоянно соскальзывал, словно капля со стекла, утыкаясь то в соседние столы, то в толстого, довольного жизнью трактирщика.

— А почему я наш стол не вижу? — еле слышно удивился Миклуш. — А-а… это потому что…

Ладонь Полусотника сжала его плечо:

— Догадливый, но болтливый. Сотню гномьих комплексов завтра сделаешь!

— Есть сотню комплексов сделать! — улыбнулся довольно пацан и отвернулся к арене, — демонстративно смотреть следующий бой.

Сам Полусотник позволил себе обернуться, лишь когда бой на арене закончился. Агееч сидел в одиночестве и рассматривал разложенную на столе карту.

— Пошли, — скомандовал Иван нетерпеливо переминающейся молодёжи, старательно пялящейся на арену.

Агееч оторвал взгляд от карты, когда вся ватага расселась за столом.

— Был он… Три часа назад на амулет поступил сигнал, слабый, но устойчивый. По его прикидкам, от нас где-то километров триста — триста пятьдесят, а может быть, и больше. Сам он нас проводить туда не может, у него в замке какие-то заморочки. Телепортов в ту сторону тоже нет. Придётся по старинке ножками.

— Когда выходим? — Иван задал мучающий всех вопрос.

— Сразу. А чего ждать? Раньше выйдем, — быстрее найдём. Вы начинайте собираться, а я с Жаном ещё переговорю…

— Нет, — задумчиво ответил трактирщик, незаметным движением смахнувший в карман передника золотую монету. — Никто вас в Ведьмину падь проводить не возьмётся. Туда-то и в летнее время только одна ватага на добычу ходит, но она нынче зимовать на той стороне границы решила. А уж чего про сезон дождей говорить…

— Ладно… Тогда, Жан, распорядись, чтобы наш фургон из сарая под погрузку выгнали, а быков мы сами запряжём. И ещё продуктами бы нам закупится вот по этому списку, — Агееч положил на стойку лист бумаги.

Тут трактирщик посмотрел в сторону двери, ведущей на задний двор, и увидел, всё ещё переминающегося у порога работника.

— Есть один бродяга, много раз ходивший в ту самую падь, только возьмёшь ли его? Увечный он.

— Зови, посмотрим на твоего проводника.

— А чего звать-то? Вон он стоит, как почуял чего, — Толстый Жан махнул рукой, подзывая Угеза.

Агееч внимательно смотрел на подошедшего дворового, фнамётанным глазом отметив и отсутствие правой ноги, и протез вместо правой кисти, и только один глаз на изуродованном лице.