Их сын, Орлан, рос, воплощая в себе лучшие черты обоих родителей. В его характере уживались твёрдая воля и стратегический ум отца с добротой, эмпатией и невероятной, интуитивной связью с живым миром, унаследованной от матери. Он уже вовсю постигал азы управления, присутствуя на советах и учась у лучших умов герцогства. Его уникальный

дар пока проявлялся в малом — в умении успокоить испуганного жеребёнка в конюшне одной лишь мыслью, заставить цвести самые капризные цветы в зимнем саду матери или интуитивно понять, о чём молча переживает уставший придворный. Но Каэлан и Элинор видели в этом громадный потенциал. Они не торопили события, позволяя сыну взрослеть в любви и безопасности, которых они сами были лишены в его возрасте.

Однажды утром, особенно ясным и тихим, первые лучи солнца, словно щедрые художники, позолотили шпили цитадели и залили светом их общую спальню. Каэлан и Элинор уже стояли на балконе, опираясь на резную каменную балюстраду. Они молча смотрели на просыпающийся город. Сначала это были лишь одинокие огоньки зажигаемых свечей, потом к ним добавился дымок из пекарен, несущий аромат свежего хлеба, затем — отдалённый скрип фургонных колёс, возвещающий о начале торгового дня, и, наконец, — оживлённый гомон голосов, сливавшийся в единый, жизнеутверждающий гул. В гавани, словно игрушечные, покачивались на легкой волне десятки кораблей под разными флагами — не только Пакта Трёх, но и далёких, экзотических земель, привлечённых славой процветающего герцогства.

— Помнишь, как всё начиналось? — тихо, почти шёпотом, спросила Элинор, её взгляд блуждал по знакомым крышам, улицам, силуэтам гор на горизонте.

— Как забыть, — Каэлан обнял её за плечи, притягивая к себе. Его голос, обычно твёрдый и властный, сейчас звучал глубоко и задумчиво. — Разбитая фарфоровая чашка в моём кабинете. Запертая дверь твоей кофейни. Ненависть в моих глазах и страх — в твоих. Холод, пустота… и туман, принесший смерть.

— А теперь посмотри, — она сделала широкий, плавный жест рукой, словно желая обнять весь открывающийся перед ними мирный пейзаж. — Всё это… весь этот покой, всё это процветание… Разве могло нам тогда, в самые тёмные дни, прийти в голову, что такое возможно? Стоило ли оно того? Всей той боли, всего того страха, всех тех потерь?

— Каждой капли, — он повернулся к ней, его пронизывающий взгляд стал нежным. Он положил ладонь на её щёку, и его большой палец gently провёл по её скуле. — Каждой секунды отчаяния. Каждой капли пролитой крови. Потому что всё это, вся эта боль, привела нас сюда. К этому конкретному утру. К этому солнцу. К этому городу. К тебе. Именно такой. Сильной, мудрой, прекрасной. И ничто иное не имело бы значения, не приведи оно нас к этому моменту.

Они стояли молча, наслаждаясь редкими минутами полной, безмятежной тишины, нарушаемой лишь далёкими голосами города и пением птиц в саду цитадели. Они знали, что впереди их ждёт новый день, полный совещаний, споров, решений. Их ждали просители, отчёты, дипломатические письма. Их ждал сын, чьё воспитание было самой важной их миссией. Их ждали вызовы — управление процветающим герцогством было не менее сложным, чем его защита. Но они больше не боялись будущего. Они смотрели на него с уверенностью, выкованной в совместно пережитых испытаниях. Потому что теперь они знали — что бы ни приготовила им судьба, они способны преодолеть это. Вместе.

Десять лет мира — срок, достаточный для того, чтобы шрамы войны окончательно затянулись не только на земле, но и в душах людей. Для нового поколения, подраставшего в Солиндейле, война с Валерией была уже не личным воспоминанием, а страницей в учебнике истории, героической легендой, которую рассказывали у камина. Но для тех, кто прошёл через её ад, она навсегда осталась частью их плоти и крови.

В просторной, солнечной комнате, залитой мягким светом из высоких арочных окон, сидел юноша. Стол перед ним был завален не игрушками, а развёрнутыми картами Лорайна и соседних земель, отчётами управляющих и толстыми фолиантами по истории и экономике. Орлан, наследный принц Лорайна, готовился к своим первым официальным заседаниям герцогского совета в качестве полноправного участника, а не просто наблюдателя. На его ещё юном, но удивительно серьёзном и умном лице лежала печать глубокой концентрации. В его тёмных волах и строении лица угадывался Каэлан, но ясность и глубина его взгляда, цветом напоминавшего весеннее небо, были целиком от Элинор.

Дверь в комнату бесшумно открылась, и вошла его мать. В серебре на её висках и лёгких морщинках у глаз читалась не усталость, а прожитая жизнь, мудрость и неизменное, тёплое спокойствие.

— Утомился, мой воронёнок? — спросила она, мягко положив руку ему на напряжённое плечо.

— Немного, — признался он, отрываясь от карты торговых путей и с облегчением разминая шею. — Столько всего нужно держать в голове. Цифры, договоры, имена… Иногда кажется, что проще было бы сразиться с великаном.

— Ты справишься, — её улыбка была безмятежной и полной веры. — У тебя лучшие учителя, которых только можно пожелать. И он… — она кивнула в сторону распахнутого окна, — он всегда будет рядом, чтобы помочь и поддержать. Всегда.

За окном, на зелёном плацу, хорошо видном из окна, Каэлан проводил показательные учения с молодёжью из знатных семейств. Поседевший, с ещё более властными чертами лица, он, тем не менее, казался более спокоен и умиротворён, чем в годы своей молодости. Он был уже не Грозным Мечом, а Мудрым Правителем. Его движения, демонстрирующие приёмы фехтования, были отточены и полны не разрушительной силы, а pedagogической точности. Он не кричал, а объяснял, и молодые дворяне ловили каждое его слово с благоговением.

Вечером они собрались все вместе за ужином не в огромном, парадном зале, а в своей маленькой, уютной семейной столовой, где всё дышало теплом и непринуждённостью. Смех, шутки, оживлённые рассказы — здесь не было места официальности. Орлан с жаром делился своими идеями по оптимизации портовых сборов и развитию sheepводства в северных долинах, а его родители слушали, обмениваясь гордыми, понимающими взглядами, и задавали наводящие вопросы, направляя его пылкий ум в практическое русло.

После ужина, как это часто бывало на протяжении многих лет, Каэлан и Элинор вдвоём спустились в сердце горы — в пещеру к pulsующему кристаллу. Он сиял ровным, мощным, успокаивающим золотисто-голубым светом, который отражался в их глазах. Он был здоров и силён, как никогда прежде, а его энергия, тёплая и живительная, наполняла пещеру, словно незримое, но ощутимое биение самого большого сердца в мире.

Они стояли, держась за руки, как в день своего первого ритуала, и чувствовали под ногами, сквозь толщу камня, биение жизни всего своего герцогства. Жизни, которую они спасли, защитили и приумножили.

— Всё начиналось с ненависти, — произнёс Каэлан, его голос глухо отдавался эхом в пещере, глядя на переливы света в сердцевине кристалла. — Слепой, разрушительной ненависти, отравлявшей всё вокруг.

— И закончилось любовью, — закончила за него Элинор, поворачиваясь к нему. — Не только нашей друг к другу. Любовью к дому, который мы построили. К своему народу, который стал семьёй. К самой жизни, которую мы отстояли. Это и есть главная победа.

Он обнял её и притянул к себе, и они стояли так молча, слушая тихую, вечную музыку Сердца Лорайна.

— И это главное, что нужно помнить, — прошептал он ей в волосы. — И передать ему.

— Он знает, — с абсолютной уверенностью сказала Элинор. — Он вырос, слыша её биение каждую ночь. Она в его крови. В его душе. Он пронесёт это знание дальше.