Он спустился вниз, нашёл Элинор, которая уже отдавала распоряжения группам добровольцев. Он не сказал ничего. Просто взял её руку и крепко сжал. Их взгляды встретились, и в них было полное понимание. Они прошли через ад, но вышли из него не просто выжившими, а настоящими Правителями. Мечом и Сердцем единого народа.

А тем временем на горизонте, наконец, показались долгожданные паруса. Но не чёрные паруса Таргариенов. И не алые — Валерии. Это были тяжёлые, грубые корабли под тёмно-зелёными стягами с изображением медведя. Флот горных кланов, наконец-то откликнувшийся на зов. Помодь прибыла. И война вступила в свою решающую фазу.

Три дня, последовавшие за сокрушительным разгромом валерийской армии, Солиндейл провёл в состоянии, балансирующем на грани между триумфом и полным истощением. Воздух был густым от запаха гари, крови и лечебных трав, смешавшихся в странный, горький аромат победы. Город, ещё не оправившийся от ран, хоронил своих павших с почестями, под тихий, скорбный перезвон колоколов, и лечил живых, превращая каждый уцелевший дом в импровизированный лазарет. Лагерь побеждённых валерийцев, раскинувшийся на выжженных полях, теперь окружали частоколы и патрули — он превратился в гигантский, мрачный лагерь для военнопленных, где царили страх и неизвестность.

В тронном зале цитадели, который ещё недавно служил перевязочным пунктом и где на мраморном полу всё ещё виднелись тёмные, неумытые пятна, собрались архитекторы нового мира. Каэлан и Элинор восседали на своих местах — не как надменные победители, а как усталые, но непоколебимые судьи. Их плечи были отягощены не только грузом короны, но и ответственностью за каждую пролитую каплю крови — как вражескую, так и свою. Рядом с ними, заняв почётные места, расположились союзники: Люсьен Таргариен, его изящный камзол покрытый дорожной пылью и пятнами морской соли, но глаза горели холодным торжеством акулы, почуявшей кровь; и напротив, занимая чуть ли не ползала своей могучей фигурой — вождь горных кланов Борги, седой как гора, испещрённый шрамами старик с орлиным взглядом, в котором читалась не только дикая ярость, но и врождённая, хитрая мудрость. И, под бдительным взором стражей в синих плащах, — главные побеждённые: герцог Арманд Валерийский, некогда грозный правитель, а ныне — сломленный, понурый человек в потрёпанных одеждах, и леди Изабель. Она, в отличие от своего сюзерена, сохраняла ледяное, почти отстранённое спокойствие; её худое, аристократичное лицо было маской, за которой лишь в глубине холодных глаз тлел уголёк неутолённого любопытства, когда её взгляд скользил по Элинор.

Шли не переговоры. Шло оглашение приговора. Определялись условия безоговорочной капитуляции.

Каэлан вёл процесс с мрачной, неумолимой прямотой солдата, знающего цену мира. Его голос, глухой от усталости, но твёрдый как гранит, звучал в мёртвой тишине зала, оглашая пункты будущего договора. Каждое слово было отчеканено на наковальне войны: Валерия публично и официально признаёт своё поражение и агрессию, отказываясь от всех прежних притязаний. Выплачивает контрибуцию, размер которой заставил даже Борги присвистнуть — золото, зерно, лес, металл должны были десятилетиями течь в Лорайн, компенсируя разрушения. Все военные преступники и зачинщики войны выдаются для суда Советом Победителей. Проклятый орден «Разрушителей» распускается, его архивы и инструментарий уничтожаются. И, как главная гарантия, — наследный принц Валерии остаётся в Солиндейле в качестве почётного заложника до полного выполнения всех условий.

Арманд, слушая, будто съёживался, с каждым пунктом его гордыня и спесь таяли, обнажая жалкое, испуганное нутро правителя, проигравшего всё. Он пытался что-то возразить, сослаться на честь, на традиции, но взгляд Каэлана, полный холодного презрения, заставлял его замолкать. Он был вынужден кивать, безропотно соглашаясь на всё, лишь бы сохранить хоть призрачный намёк на власть и жизнь для своего рода.

Отдельный, тщательно выверенный ритуал был посвящён судьбе Изабель. Борги, потягивая вино из рога, мрачно предложил: «Голову на пику у границы. Чтобы вороны клевали и ветер выл в её черепе. Лучшее предупреждение для всех, кто задумает недоброе». Люсьен, pragmatist до мозга костей, возразил: «Смерть — это слишком просто. Её разум — склад опасных знаний. Их следует выведать, а её — запереть в самой глубокой темнице, подальше от солнца и чужих ушей». Каэлан, скрестив руки на груди, парировал: «Знания слишком опасны, чтобы существовать. Они как семя чумы — одно неверное движение, и эпидемия повторится. Её существование — угроза сама по себе».

Все взгляды, словно по команде, обратились к Элинор. Она долго молча смотрела на свою заклятую врагиню, в тишине зала слышалось лишь тяжёлое дыхание Борги. Она видела не просто злодейку. Она видела искривлённое, больное воплощение голода к власти, лишённое всякой морали, но наделённое страшным intellect. Казнь была бы милосердием. Темница — риском. И тогда она заговорила, и её голос, тихий, но чёткий, прозвучал как приговор высшей инстанции: «Не казнь и не темница. Изгнание. Вечное и полное. На пустынный, негостеприимный остров в самом негостеприимном море, о котором знают лишь мореходы-неудачники. Остров, лишённый магических линий силы, где её искусство будет бесполезно. Пусть её собственный разум, вечно ищущий пищи для интриг и манипуляций, лишённый внешних stimuli, обратится на себя самого. Пусть её вечным тюремщиком станет её же неутолённое тщеславие. Это будет куда более суровой карой, чем любая плаха или темница».

В зале повисла звенящая тишина. Даже непрошибаемый Борги на мгновение замер, осознавая всю глубину этой утончённой жестокости. Лицо Изабель, наконец, дрогнуло. Её ледяное спокойство треснуло, обнажив на миг настоящий, животный ужас перед перспективой вечного одиночества с самой собой. Это был страх, перед которым меркла даже смерть. Каэлан, посмотрев на жену с новой, глубокой почти смешанной с ужасом гордостью, медленно кивнул. «Да будет так».

Когда пленных под конвоем увели, и тяжёлые двери зала закрылись, атмосфера сменилась. Теперь предстояло обсудить будущее. Люсьен и Борги получали свою щедрую долю контрибуции и эксклюзивные, выгодные торговые договоры на десятилетия вперёд. Но в воздухе витало нечто большее, чем дележ трофеев. Каэлан поднялся, взяв в руки кубок. «Враг был общий, — сказал он, и его голос впервые за день приобрёл не металлическую твёрдость, а нечто вроде усталой теплоты. — Но победу мы одержали не потому, что каждый бился за себя. Мы победили, потому что в критический час действовали как одно целое. Потому что поняли — сила в единстве. Предлагаю не расторгать этот союз. Предлагаю сковать его навечно. «Пакт Трёх» — Лорайна, Таргариенов и Горных кланов. Пакт о mutualной защите, о свободной торговле, о совместном суде над угрозами миру. Чтобы никакой будущий Арманд никогда больше не посмел даже подумать о посягательстве на наши земли».

Люсьен, после недолгого раздумья, с изящной улыбкой протянул руку. Борги, хрипло рассмеявшись и плеснув вином на пол в знак уважения к богам, своим могучим кулаком обхватил их руки. Война закончилась. Рождалась новая геополитическая реальность. Начиналась эра мира, выкованного в горниле самой страшной войны, которую видел их край.

Медленно, словно тяжелораненый зверь, зализывающий свои раны, Лорайн начал выздоравливать. Прошли первые недели, затем месяцы после войны. Рубцы на теле земли понемногу затягивались свежей зелёной травой и молодыми побегами деревьев, высаженными вдоль дорог. На месте сожжённых ферм и разрушенных мастерских вырастали новые, ещё пахнущие смолой и свежей щепой, дома. Поля, удобренные пеплом и пропитанные кровью, вопреки всем ожиданиям, дали на удивление богатый урожай — народ шептался, что это благословение самой земли, отблагодарившей своих защитников.