— Это дневник моей госпожи, — прошептала женщина. — Беллатрис. Она вела его тайно. Я хранила его все эти годы… Думала, отдать вашему сыну, когда вырастет. Но сейчас, кажется, нужнее вам.

Элинор с благодарностью приняла дар. Ночью, в редкие минуты затишья, она стала читать пожелтевшие страницы. И то, что она узнала, потрясло её до глубины души.

Беллатрис знала. Знала о тёмных планах своего мужа, Орлана. Знала о его сговоре с валерийцами (тогда ещё не такими могущественными) против дома Таргариенов. Она не молчала — она пыталась его остановить. Умоляла, argued, даже threatened раскрыть всё Совету. Именно поэтому то злополучное письмо, отравленное валерийцами для лидера Таргариенов, было перехвачено и подложено ей — чтобы заставить молчать навсегда.

Она была не невинной жертвой. Она была героиней, погибшей, пытаясь предотвратить войну и остановить мужа на тёмном пути.

Элинор плакала, читая эти строки. Она чувствовала странную, мистическую связь с этой женщиной, которую никогда не знала. Они были так похожи — обе полюбили мужчин из враждующего дома, обе пытались принести мир и обе стали мишенью для интриг Валерии.

Она рассказала о дневнике Каэлану, когда сидела у его постели. Он был в сознании, хоть и слабый, яд временно отступил.

— Она… она пыталась спасти его, — хрипло прошептал он, и в его глазах стояли слёзы. — А я… я идеализировал его и винил всех вокруг.

Это открытие стало для него исцелением другого рода. Оно смыло последние остатки ядовитой ненависти к дому д’Арнель и наполнило его гордостью за мать. Его собственная боль, его рана, казалось, заживала чуть быстрее от этого понимания.

Прошлое больше не было призраком, преследующим их. Оно стало уроком. Предостережением. И источником силы.

Пока Лира и Жан пробирались через вражеские патрули на пути к Северным хребтам, в Солиндейле продолжалась осада. Бомбардировки стали реже, но это было плохим знаком — это означало, что валерийцы готовятся к решающему штурму.

Элинор, работая на износ, находила силы не только для управления, но и для того, чтобы навещать раненых, говорить с горожанами, укрывающимися в подвалах. Её присутствие стало символом надежды. «Сердце держится», — говорили люди, и это придавало им сил.

Однажды к ней в командную палатку пришла старая женщина, няня, которая когда-то служила ещё при матери Каэлана. Она принесла свёрток — старую, потрёпанную книгу.

— Это дневник моей госпожи, — прошептала женщина. — Беллатрис. Она вела его тайно. Я хранила его все эти годы… Думала, отдать вашему сыну, когда вырастет. Но сейчас, кажется, нужнее вам.

Элинор с благодарностью приняла дар. Ночью, в редкие минуты затишья, она стала читать пожелтевшие страницы. И то, что она узнала, потрясло её до глубины души.

Беллатрис знала. Знала о тёмных планах своего мужа, Орлана. Знала о его сговоре с валерийцами (тогда ещё не такими могущественными) против дома Таргариенов. Она не молчала — она пыталась его остановить. Умоляла, argued, даже threatened раскрыть всё Совету. Именно поэтому то злополучное письмо, отравленное валерийцами для лидера Таргариенов, было перехвачено и подложено ей — чтобы заставить молчать навсегда.

Она была не невинной жертвой. Она была героиней, погибшей, пытаясь предотвратить войну и остановить мужа на тёмном пути.

Элинор плакала, читая эти строки. Она чувствовала странную, мистическую связь с этой женщиной, которую никогда не знала. Они были так похожи — обе полюбили мужчин из враждующего дома, обе пытались принести мир и обе стали мишенью для интриг Валерии.

Она рассказала о дневнике Каэлану, когда сидела у его постели. Он был в сознании, хоть и слабый, яд временно отступил.

— Она… она пыталась спасти его, — хрипло прошептал он, и в его глазах стояли слёзы. — А я… я идеализировал его и винил всех вокруг.

Это открытие стало для него исцелением другого рода. Оно смыло последние остатки ядовитой ненависти к дому д’Арнель и наполнило его гордостью за мать. Его собственная боль, его рана, казалось, заживала чуть быстрее от этого понимания.

Прошлое больше не было призраком, преследующим их. Оно стало уроком. Предостережением. И источником силы.

Прошло десять дней. Каэлан был на грани. Элинор уже почти потеряла надежду. Город, хоть и держался, был на пределе. Запасы продовольствия таяли, morale падал.

И тут однажды на рассвете на главных воротах послышался шум. Часовые закричали, затрубили тревогу. Элинор, спавшая урывками в кресле, выскочила из палатки, expecting the worst — начало штурма.

Но это были не враги. Это были двое людей, едва державшихся на ногах. Лира, вся в крови, с обмороженным лицом, почти несла на себе Жана, у которого из-под самодельной повязки на ноге сочилась кровь.

В руке Лира сжимала небольшой металлический контейнер.

— Принесли, — хрипло выдохнула она, падая на колени перед Элинор и протягивая контейнер. — Ценой крови… но принесли.

Их история была короткой и страшной. Лавины, обрывы, нападения снежных волков… и что-то ещё, невидимое и злое, что преследовало их среди скал, нашептывая кошмары и пытаясь столкнуть в пропасть. Они чудом остались живы.

Эдгар и Алрик немедленно принялись за работу. Сок «Слёз Феникса» оказался похож на жидкое серебро. Его смешали с отваром целебных трав и влили в горло Каэлану.

Эффект был мгновенным. Тёмная энергия в его ране, встретив чистую, животворящую силу цветка, словно зашипела и стала испаряться. Лихорадка спала в тот же день. Цвет лица стал возвращаться к норме. На следующее утро он уже мог сидеть и пить бульон.

Он посмотрел на Лиру и Жана, лежащих на соседних койках в лазарете.

— Я никогда не смогу отблагодарить вас, — тихо сказал он.

— Не благодарите, — буркнул Жан, морщась от боли, когда знахарь обрабатывал его рану. — Просто не устраивайте больше таких туров. Я ведь контрабандист, а не герой.

Лира же просто кивнула, и в её глазах читалось глубочайшее удовлетворение. Долг был исполнен.

Каэлан выздоравливал с невероятной скоростью. Сила вернулась к нему, а с ней — и его железная воля. Осада ещё не была снята, но Несгибаемый Меч Лорайна снова был в строю. И враг скоро должен был об этом узнать.

Ликующий гул пробежал по стенам Солиндейла, когда на рассвете появилась фигура герцога. Он шёл твёрдой, уверенной походкой, его плащ развевался на холодном ветру, а рука лежала на эфесе длинного меча. Ни тени слабости, ни намёка на недавнюю болезнь. Лишь холодная, отточенная сталь воли в его глазах. Солдаты, измождённые неделями осады, выпрямлялись, завидев его, и в их усталых лицах снова загорался огонь.

Каэлан не произносил громких речей. Он подошёл к ближайшей катапульте, повреждённой вражеским снарядом, положил руку на деревянную балку и, обернувшись к инженерам, коротко бросил:

— Через час я хочу видеть её в строю. И чтобы все остальные орудия были проверены.

— Так точно, ваша светлость!

Его появление было лучшим лекарством для армии. Легенда о Несгибаемом Мече ожила.

Он провёл смотр войск, лично проверяя укрепления, беседуя с капитанами, внося коррективы в оборонительные порядки. Его взгляд, привыкший к стратегическим картам, сразу отмечал слабые места, которые упустили из виду его заместители.

Вечером он собрал военный совет. Генералы, уже привыкшие отчитываться Элинор, с облегчением и новым почтением смотрели на своего восстановившегося командира. Элинор сидела рядом, её лицо светлелось тихой радостью и гордостью. Она передала ему все сводки, все отчёты о передвижениях врага, о состоянии запасов, о потерях.