Элинор вежливо взяла флакон, но её внутренний голос закричал об опасности. Она поблагодарила и поставила подарок на стол. Как только Изабель ушла, в комнате появился Алрик. Он взял флакон, откупорил его и понюхал. Его лицо исказилось от отвращения.

— Искусная работа, — проворчал он. — Ничего явно ядовитого. Но смесь подобрана так, чтобы вызывать тревожность, бессонницу, лёгкую тошноту. Она не убьёт вас. Она сделает вас слабой, неуравновешенной, неспособной ясно мыслить. Чтобы все решили, что беременность свела вас с ума.

Элинор с ужасом отшвырнула флакон прочь.

— Она… она хочет навредить ребёнку?

— Нет, — покачал головой Алрик. — Она хочет дискредитировать вас. Убрать как фактор власти. Ребёнок ей нужен здоровым… но полностью под её контролем через марионетку Малькольма.

Тем временем Малькольм, воодушевлённый поддержкой, перешёл к более активным действиям. Он попытался сместить капитана городской стражи, старого служаку, преданного Каэлану. Элинор, через верного ей служку, передала капитану приказ игнорировать указ графа. Капитан подчинился.

На следующий день Малькольм попытался провести через совет решение о выделении средств на «нужды обороны», которые на деле ушли бы в карманы его сторонников. Элинор, явившаяся на совет бледной, но с невероятно прямой спиной, выступила против. Она не кричала, не обвиняла. Она просто задала несколько точных, неудобных вопросов о смете расходов. Малькольм, не готовый к такой осведомлённости, оправдывался и путался. Несколько нейтральных членов совета смотрели на него с удивлением.

Война была объявлена. Пока Каэлан добровольно заточил себя в башне, его жена вела свою собственную войну — тихую, изящную, но не менее опасную. Она защищала его герцогство, пока он не мог этого делать. И с каждым днём её решимость крепла, а взгляд становился твёрже. Тень над её колыбелью постепенно начинала отступать перед её растущей внутренней силой.

Недели, прошедшие после отъезда Каэлана, слились для Элинор в одно сплошное полотно тревоги, уроков с Алриком и тихой, изматывающей борьбы с Малькольмом. Каждый день приходилось быть настороже: проверять еду, отфильтровывать каждое слово на советах, гасить панические слухи, которые кто-то методично распускал по городу.

Жан-контрабандист исчез. Никто не видел его ни в порту, ни в тавернах. Это беспокоило больше всего. Элинор понимала — если даже такой призрак, как Жан, был выслежен, значит, сеть Малькольма и его валерийских покровителей куда шире и прочнее, чем она предполагала.

Однажды поздно вечером, когда она пыталась сосредоточиться на медитации, taught Алриком, в дверь её покоев постучали. Это была одна из немногих служанок, ещё сохранивших ей верность, девушка по имени Мира. Её лицо было бледным, а глаза расширены от страха.

— Миледи, — прошептала она, зайдя внутрь и плотно прикрыв за собой дверь. — К вам просится человек. Он… он в ужасном состоянии. Говорит, что от Жана.

Сердце Элинор ёкнуло. «Не Жан, — промелькнула мысль. — Прислал кого-то».

— Впусти его, — приказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Тихо. И чтобы никто не видел.

Мира кивнула и через мгновение впустила в комнату мужчину. Это был молодой парень, лицо которого было испачкано сажей и кровью, одежда порвана. Он тяжело дышал, прислонившись к косяку двери.

— Миледи… — он выдохнул и откашлялся. — Жан… Жан сказал передать… Он схвачен. Людьми графа. Допрашивают в старых доковых складах… Он успел шепнуть мне, прежде чем… Прежде чем они взяли и меня. Я чудом ушёл.

Элинор почувствовала, как пол уходит из-под ног. Жан в руках у Малькольма. Это означало, что все их тайные каналы раскрыты. Все их планы.

— Что ещё? — спросила она, заставляя себя сохранять спокойствие. — Он что-то передал?

Парень кивнулся, с трудом выпрямляясь. Он судорожно порылся в своей рваной куртке и вытащил маленький, смятый, засаленный клочок бумаги.

— Сказал… самое главное. Имя. Тот, кто за всем стоит. Не граф… Другой.

Элинор схватила бумажку. На ней было выведено неровным, торопливым почерком всего одно слово: « Изабель ».

Она и сама догадывалась, но теперь это было proof. Доказательство, купленное кровью.

— Спасибо, — сказала она парню. — Мира, отведи его на кухню, накорми, переодень, обработай раны. И чтобы никто не знал.

— Слушаюсь, миледи.

Когда они вышли, Элинор осталась одна с зловещим клочком бумаги в руке. Она подошла к столу, взяла перо и чернила. Медлить было нельзя. Каэлан должен был узнать правду. Всю правду.

Она писала быстро, чётко, без эмоций. Она изложила всё: подозрения насчёт Изабель, арест Жана, показания свидетеля. Закончила она уже от себя: «Каэлан, нам нужен наш герцог. Твоей жене и сыну нужен ты. Вернись домой.»

Она аккуратно сложила письмо, запечатала его своей личной печатью — единственной властью, что у неё осталась, — и позвала Миру.

— Передай это гонцу из северной стражи, — сказала она. — Тому, что с рыжей бородой. Он предан герцогу. Скажи ему, чтобы ехал, не щадя лошадей. Это вопрос жизни и смерти.

Девушка, кивнув, взяла письмо и исчезла в коридоре. Элинор подошла к окну, глядя на тёмные улицы спящего города. Она послала весточку в ночь. Осталось только надеяться, что она дойдёт. И что Каэлан поверит.

Прошло три дня. Ответа не было. Напряжение в цитаделе достигло пика. Малькольм, похоже, знал о провале с гонцом — он стал вести себя ещё наглее, а его люди теперь открыто следили за каждым шагом Элинор и Алрика.

Старый маг был мрачен.

— Мы в осаде, дитя моё, — говорил он, расхаживая по её комнате. — И стены этой осады — не дерево и камень, а страх и недоверие. Нам нужно прямое обращение. Ритуал.

Элинор посмотрела на него с испугом. После истории с гонцом любое действие казалось опасным.

— Он снова не поверит! Примет за illusion, за колдовство!

— Не поверит ушам, — возразил Алрик. — Но поверит глазам и сердцу, если мы сделаем всё правильно. Мы используем Сердце Лорайна. Оно связано с землёй, а земля помнит его. Мы отправим ему не слова, а чувство. Образ. Вспышку истины.

Спуститься в пещеру тайно было почти невозможно. Им пришлось идти почти что открыто, под предлогом «магических практик для стабилизации состояния герцогини». Стража, подкупленная Малькольмом, провожала их подозрительными взглядами.

У подножия pulsующего синим светом кристалла стало не по себе даже Алрику.

— Концентрируйся, — сказал он, кладя свои старческие руки на её плечи. — Не на страхе. Не на боли. На том, что осталось за ними. На любви к нему. На твоём ребёнке — его ребёнке. На этом городе, который вы оба любите. Вложи в послание не «спаси», а «вернись». Мы просим, а не требуем.

Элинор закрыла глаза. Она отбросила весь ужас последних недель. Она представила Каэлана. Не того, холодного и жестокого, что уехал, а того, чьи глаза согревались, глядя на неё, чьи руки были нежны. Она представила, как его рука касается её живота. Как они смеются над чем-то глупым. Как он гордо стоит на стене, глядя на свой город.