Она ловила на себе взгляды — любопытные, осуждающие, полные злорадства. Все знали, кто она. Все помнили позор её семьи. Все шептались за её спиной.

Каэлан держался от неё на расстоянии, ведя светские беседы, но его внимание, осткое и неусыпное, постоянно возвращалось к ней. Он видел её дискомфорт, видел, как она прячет дрожащие руки в складках платья. И видел нечто иное — врождённое достоинство, с которым она держала голову, несмотря ни на что.

К ней подошла группа молодых аристократок, глаза которых блестели от ядовитого любопытства.

— Миледи, мы слышали, вы… владели каким-то заведением в городе? — начала одна, притворно мило улыбаясь. — Как мило! Вы must расскажите нам об этом! Это ведь так… экзотично.

Элинор почувствовала, как кровь приливает к щекам. Она была готова провалиться сквозь землю. Но затем её взгляд упал на Каэлана. Он наблюдал за сценой, его лицо было каменным. И в его глазах она снова увидела то же презрение, но на этот раз направленное не на неё, а на этих женщин.

И это придало ей сил.

— Да, — ответила она, и её голос прозвучал удивительно твёрдо. — Я владела кофейней. «Медная Чашка». Я научилась разбираться в сортах кофе, обжарке, искусстве создания идеальной чашки. Это сложнее, чем кажется. И гораздо увлекательнее, чем обсуждение последних сплетен.

Аристократки замерли с открытыми ртами. Её ответ был не оправданием, а гордым заявлением.

В этот момент к группе подошёл посол, смуглый мужчина в ярких одеждах.

— Ах, кофе! — воскликнул он с искренним интересом. — На моей родине его называют напитком мудрецов. Вы говорите, вы знаете в нём толк, миледи?

И тут с Элинор произошла перемена. Говоря о том, что она любила, она забыла о страхе и смущении. Её глаза загорелись, поза выпрямилась. Она заговорила о различии между арабикой и робустой, о тонкостях помола, о температуре воды. Её речь стала живой, увлечённой, полной страсти.

Все вокруг заслушались. Даже язвительные аристократки не могли не впечатлиться её знаниями. Посыл был в восторге.

Каэлан наблюдал за этим, не двигаясь с места. Он видел, как преображается эта женщина. Как исчезает запуганная мышь и появляется… хозяйка своей судьбы. Сильная, умная, яркая. Та, которая могла бы быть его настоящей женой, будь они другими людьми в других обстоятельствах.

Какой-то старый граф, друг его отца, приблизился к нему.

— Неожиданно, — пробормотал старик. — В ней есть огонь. И ум. Прямо как у её… — он запнулся, почувствовав ледяной взгляд герцога.

— Как у кого? — тихо спросил Каэлан.

— Ни у кого, ваша светлость, простите старика, — поспешно отступил граф.

Но семя было брошено. Каэлан снова посмотрел на Элинор. На её оживлённое лицо, на улыбку, которую он видел впервые. И впервые он задался вопросом: кем была эта женщина на самом деле? И не ошибался ли он в ней с самого начала?

Когда гости стали расходиться, он подошёл к ней.

— Вы… хорошо справились, — произнёс он с неловкостью, несвойственной ему.

Элинор, ещё полная адреналином, удивлённо посмотрела на него.

— Я всего лишь говорила о кофе.

— Именно это и было правильно, — сказал он и, помедлив, добавил: — Ваша кофейня… она приносит доход?

Элинор остолбенела.

— Да. Небольшой, но стабильный.

Он кивнул, размышляя о чём-то.

— Завтра я пришлю к вам своего управляющего. Обсудите с ним условия. «Медная Чашка» может возобновить работу. При одном условии: вы не будете там работать лично. Вы — герцогиня.

Это была уступка. Первая. Маленькая победа.

— Спасибо, — прошептала она.

Он кивнул и уже собрался уйти, но она остановила его.

— Ваша светлость? Почему вы передумали?

Каэлан остановился, но не обернулся.

— Я ненавижу бесполезность. Вы доказали, что можете быть полезны. Вот и всё.

Но по тону его голоса она поняла, что это была не вся правда.

В ту ночь Элинор долго не могла уснуть. Она думала о герцоге, о его холодности, о внезапных проблесках чего-то иного. И о той одинокой фарфоровой чашке в его кабинете.

А Каэлан стоял у своего окна, глядя на спящий город, и в его голове навязчиво звучал голос Элинор, полный страсти и жизни, и не хотел уходить образ её сияющих глаз.

Ненависть начала давать трещины. И сквозь них пробивалось нечто опасное и совершенно непредвиденное.

«Медная Чашка» вновь открылась. Элинор, стоя у окна своей солнечной гостиной в резиденции, видела, как утром к её кофейне потянулись знакомые лица. Из герцогских конюшен для перевозки зёрен была выделена лошадь, а управляющий Гавейн, скрепя сердце, оказался удивительно компетентным бухгалтером. Дело пошло в гору, даже без её непосредственного участия.

Но это была пиррова победа. Да, кофейня работала. Но она сама была заперта. Её роль сводилась к написанию инструкций для нового управляющего кофейни, бывшего подмастерья пекаря, и к бесцельному бродяжничеству по бесконечным залам.

Она пыталась заинтересоваться хозяйством герцогства — ведь формально она теперь была его герцогиней. Но её вежливо, но твёрдо осаждали. Ключи от кладовых, списки припасов, управление слугами — всё это оставалось в железной хватке старшего дворецкого, который смотрел на неё как на временную и неприятную помеху.

Одиночество стало её единственным спутником. Она проводила часы в библиотеке, обнаружив там не только сухие фолианты по истории и экономике, но и сборники поэзии, и романы о далёких странах. Иногда она ловила себя на том, что ищет в книгах следы — следы своего рода, следы рода ди Рейнер, пытаясь понять корни этой ненависти.

Однажды вечером, бродя по коридорам, она забрела в крыло, которое всегда было заперто. Но сегодня дверь оказалась приоткрытой. Любопытство победило осторожность.

Комната за дверью была не похожа ни на что виденное ею в этом доме. Это были личные покои. Мужские. Но не те, что принадлежали Каэлану. Здесь чувствовалась другая энергетика — более мягкая, более светлая. На столе в беспорядке лежали чертежи странных механизмов, на полках стояли книги по архитектуре и искусству. На каминной полке — портрет красивой улыбающейся женщины с добрыми глазами. И на столе — точно такая же фарфоровая чашка, как в кабинете Каэлана.

Элинор подошла ближе. На обороте портрета была надпись: «Моей Беллатрис. Вечно твой Орлан».

Орлан. Отец Каэлана. Старый герцог. А Беллатрис… Его покойная жена. Мать Каэлана.

Сердце Элинор сжалось. Она поняла, что находится в комнате отца Каэлана. В комнате, которую тот сохранил нетронутой. И эти чашки… они принадлежали им обоим. Это был символ любви, которую она не могла и представить между холодным Каэланом и кем бы то ни было.

— Что вы здесь делаете?

Голос за спиной прозвучал как удар грома. Элинор резко обернулась. В дверях стоял Каэлан. Его лицо было бледным от гнева, а в глазах бушевала буря.

— Я… я заблудилась, — прошептала она, чувствуя себя пойманной на месте преступления.

— Эта дверь всегда заперта, — его голос был низким и опасным. — Вы не могли просто «заблудиться» сюда. Выйдите. Немедленно.

Она поспешила к выходу, но он преградил ей путь, не отходя от двери.

— Вы не имеете права совать свой нос в мои личные дела, — прошипел он. — Вы не имеете права прикасаться к их вещам. Вы… вы д’Арнель. Ваше присутствие здесь оскверняет их память.

Боль от его слов была острее, чем она могла предположить.

— Я не виновата в том, что сделал мой отец! — вырвалось у неё, и в голосе зазвучали слёзы, которых она стыдилась. — Я так же потеряла всё! И я не просила вас ненавидеть меня за чужую вину!

Он смотрел на неё, сжимая кулаки. Казалось, он готов был взорваться.

— Вы ничего не знаете, — сквозь зубы произнёс он. — Ничего. Ваш отец отнял у меня не титулы, не земли. Он отнял… Он отнял их. И этого я никогда не прощу. Ни ему. Ни его крови.

Он отступил, пропуская её.

— И никогда не заходите сюда снова. Это не просьба. Это приказ.