Она вложила в эти образы всю свою тоску, всю надежду, всю оставшуюся любовь. И тогда сила кристалла, как увеличительное стекло, собрала эту энергию и выстрелила ею в бесконечность — тонким, невидимым лучом, направленным на того, чья душа была с ней так тесно переплетена.

В столице Каэлан в это время в очередной раз перечитывал досье на её отца. И вдруг… комната пропала. Он увидел перед собой не пергамент, а другое: пронзительно-ясный образ Изабель, её холодную улыбку. Печать Валерии на документе, который она протягивает Малькольму. И… колыбельку. Их с Элинор колыбельку, пустующую и такую беззащитную.

Видение длилось мгновение. Каэлан отшатнулся, уронив свиток. Сердце бешено колотилось. Это было не похоже на наваждение. Это было… real. Как крик. Как крик её души.

Он больше не сомневался. Он поднялся с кресла, и его лицо, искажённое неделями мучительных сомнений, suddenly стало твёрдым и ясным. Он позвал своего капитана охраны.

— Немедленно собирать отряд. Мы едем домой. И найти мне мастера-криминалиста и архивариуса. Самых лучших. Они едут с нами.

Путь домой начинался. Не путь кающегося грешника, а путь разгневанного правителя, наконец-то прозревшего и увидевшего истинного врага.

Дорога обратно в Солиндейл, которая обычно занимала несколько дней, была преодолена Каэланом за рекордное время. Он гнал коней и людей, не давая им ни минуты покоя. Теперь, когда пелена спала с его глаз, всё встало на свои места. Поддельные документы, «случайная» находка дневника, его собственная слепая ярость — всё это было частью изощрённого плана.

Его не остановила и засада. Наёмники, хорошо вооружённые и подготовленные, атаковали их на узкой горной тропе. Но они не учли одного — ярости самого Каэлана. Он не отсиживался в центре отряда. Он рванул вперёд, его клинок, давно не вкушавший крови, свистел в воздухе, описывая смертоносные дуги. Его гнев, долгое время направленный не туда, наконец-то обрёл верную цель. Он сражался как демон, вдохновляя своих воинов. Наёмники не ожидали такого ожесточённого сопротивления и были перебиты почти до единого. Оставшегося в живых Каэлан personally допросил — коротко и жёстко. И получил confirmation — их прислали из Валерии, чтобы задержать его.

Это лишь подлило масла в огонь. Теперь он мчался не просто к жене, он мчался на войну. Войну за свой дом.

Тем временем в Солиндейле Элинор пыталась узнать что-то о судьбе Жана. Через Миру и других верных людей ей удалось выяснить, что старые доковые склады, где его держали, теперь усиленно охраняются. Штурмовать их у неё не было сил. Оставалось только ждать. И надеяться, что её крик был услышан.

Однажды утром, во время очередного заседания совета, где Малькольм пытался протолкнуть новый указ о «чрезвычайных полномочиях» на время «отсутствия герцога», на площади перед цитаделью внезапно раздался шум — топот копыт, окрики, звон доспехов.

Сердце Элинор замерло. Она подбежала к окну.

И увидела его. Каэлан. Он сидел на своем боевом коне, запылённый, в походных, помятых одеждах, но с прямой спиной и взглядом, в котором пылал холодный огонь. За ним выстраивались его стражники, а также несколько незнакомых людей в одеждах столичных чиновников.

Он спешился и, не глядя по сторонам, тяжёлыми шагами направился ко входу в ратушу. Народ расступался перед ним, замирая.

Малькольм, услышав шум, побледнел. Его уверенность мгновенно испарилась.

— Ваша светлость! Какая неожиданная радость! — залебезил он, но голос его дрожал.

Каэлан проигнорировал его. Его взгляд пробежался по собравшимся и остановился на Элинор. В её глазах он увидел не упрёк, не торжество. Он увидел бесконечную усталость, огромное облегчение и… надежду. Этого было достаточно.

Не говоря ни слова, он прошёл к председательскому месту и, положив руку на спинку кресла, обвёл собравшихся ледяным взглядом.

— Все указы, подписанные в моё отсутствие, — объявил он громовым, не терпящим возражений голосом, — отныне считаются недействительными. Заседание совета объявляется закрытым. Все в срочном порядке prepare отчёты о произошедшем за этот срок. Герцогиня, — он повернулся к Элинор, — пройдёмте. Нам нужно обсудить… положение дел.

Это был не вопрос. Это был приказ. Но в его тоне сквозь стальную официальность пробивалось нечто иное — признание её силы и готовность наконец-то выслушать. Их долгая разлука подошла к концу. Теперь предстояло самое трудное — разговор.

Он вёл её не в свои покои и не в её, а в нейтральную территорию — в библиотеку. Приказал никого не впускать и закрыл дверь. Тишина в огромной зале, пахнущей старым пергаментом и воском, стала вдруг оглушительной.

Они стояли друг напротив друга, разделённые не пространством, целой пропастью невысказанных обид, боли и предательства.

Каэлан заговорил первым. Не с извинений. С фактов.

— Я ездил в столицу, — сказал он, его голос был низким и усталым. — Я изучал архивы. Нанял лучших экспертов. — Он указал на портфель, брошенный на стол. — Часть документов по делу моего отца… они подделаны. Мастерски, но подделаны. Использовались чернила, которые начали производить в Валерии only five years ago. И есть… магический отпечаток. Чужой. Холодный.

Элинор слушала, не шелохнувшись, боясь спугнуть этот момент трезвости.

— Почему… почему ты не поверил мне тогда? — выдохнула она, и её голос прозвучал как шёпот.

Каэлан отвернулся, смотря в окно на вечерний город.

— Потому что я боялся, — признался он с такой горькой прямотой, что у Элинор перехватило дыхание. — Боялся, что ты скажешь правду. А правда была в том, что мой отец… мой идеал, мой герой… был не святой. Он был политиком. Жестоким, готовым на риск. И его смерть… это была не только вина твоего отца. Это был просчёт в его собственной опасной игре. Мне было проще ненавидеть тебя, чем принять это.

Он обернулся, и в его глазах стояла такая naked боль, что Элинор сделала шаг towards него.

— А я… я была просто напуганным ребёнком, — тихо сказала она. — Я слышала обрывки, догадывалась… и молчала. Не из злого умысла. От страха. И этот страх преследовал меня все эти годы. Я боялась, что ты узнаешь, и именно это произойдёт. Так и случилось.

Они молча смотрели друг на друга, и пропасть между ними казалась всё ещё непреодолимой. Но теперь через неё были перекинуты первые, хрупкие мостики — правда и боль, признанная и разделённая на двоих.

— Малькольм, — начала Элинор, — он…

— Я знаю, — перебил он. — И я знаю, кто за ним стоит. Твоё… послание… было достаточно ясным. — Он сморщился. — Прости меня. За всё. За то, что не защитил тебя. За то, что оставил одну. За то, что заставил тебя посылать ко мне крики через пол-герцогства.

Элинор покачала головой, и слёзы наконец потекли по её щекам — не от отчаяния, а от освобождения.

— Ты вернулся. Это главное.

Он не стал обнимать её. Не стал просить прощения again. Он просто кивнул, и в его кивке была вся тяжесть принятого решения, вся решимость искупить свою вину.

— Теперь, — сказал он, и его голос снова приобрёл стальные нотки, — нам нужно действовать. Сообща. Расскажи мне всё, что знаешь.

Каэлан слушал, не перебивая. Его лицо было каменной маской, но по мере того как Элинор рассказывала о действиях Малькольма, о ядовитых «дарах» Изабель, о похищении Жана, в его глазах загорался всё более холодный и опасный огонь. Когда она закончила, в библиотеке повисла тяжёлая тишина.