«Не спрашивай: ты знаешь…» Не спрашивай: ты знаешь, Что нежность – безотчетна, И как ты называешь Мой трепет – все равно; И для чего признанье, Когда бесповоротно Мое существованье Тобою решено? Дай руку мне. Что страсти? Танцующие змеи! И таинство их власти — Убийственный магнит! И змей тревожный танец Остановить не смея, Я созерцаю глянец Девических ланит. «Дождик ласковый, мелкий и тонкий…» Дождик ласковый, мелкий и тонкий, Осторожный, колючий, скупой… Капли строгие грустны и звонки, И отточен их звук тишиной. Я рожден провидением темным, Чтоб созреть и упасть как-нибудь, И подхвачены нежно-огромным Ветром струи: не думай, забудь. Я – ребенок, покинутый в зыбке, В терпком мире я горестно-дик, И сольются в бездонной улыбке Вся жестокость, вся кротость на миг. В цепких лапах у царственной скуки Сердце сжалось, как маленький мяч: Полон музыки, Музы и муки Жизни тающей сладостный плач! «В лазури месяц новый…» В лазури месяц новый Ясен и высок. Радуют подковы Звонкий грунт дорог. Глубоко вздохнул я: В небе голубом Словно зачерпнул я Серебряным ковшом! Счастия тяжелый Я надел венец. В кузнице веселый Работает кузнец. Радость бессвязна. Бездна не страшна. Однообразно — Звучно царство сна! «‹…› коробки…» ‹…› коробки ‹…› лучшие игрушки ‹…› [12] на пальмовой верхушке Отмечает листья ветер робкий. Неразрывно сотканный с другими, Каждый лист колеблется отдельно. Но в порывах ткани беспредельно И мирами вызвано иными — Только то, что создано землею: Длинные, трепещущие нити, В тщетном ожидании наитий Шелестящие своей длиною. «Довольно лукавить: я знаю…» Довольно лукавить: я знаю, Что мне суждено умереть; И я ничего не скрываю: От Музы мне тайн не иметь… И странно: мне любо сознанье, Что я не умею дышать; Туманное очарованье И таинство есть – умирать… Я в зыбке качаюсь дремотно, И мудро безмолвствую я — Решается бесповоротно Грядущая вечность моя! «Как черный ангел на снегу…» Как черный ангел на снегу, Ты показалась мне сегодня, И утаить я не могу — Есть на тебе печать Господня. Такая странная печать — Как бы дарованная свыше — Что кажется – в церковной нише Тебе назначено стоять. Пускай нездешняя любовь С любовью здешней будут слиты. Пускай бушующая кровь Не перейдет в твои ланиты. И нежный мрамор оттенит Всю призрачность твоих лохмотий, Всю наготу причастных плоти, Но не краснеющих ланит. «Паденье – неизменный спутник страха…» Паденье – неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты — И камень отрицает иго праха? И деревянной поступью монаха Мощеный двор когда-то мерил ты, Булыжники и грубые мечты — В них жажда смерти и тоска размаха… Так проклят будь, готический приют, Где потолком входящий обморочен И в очаге веселых дров не жгут! Немногие для вечности живут; Но если ты мгновенным озабочен, Твой жребий страшен и твой дом непрочен! «Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты…» Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты И склянки с кислотой, часы хрипят и бьют, — Гигантские шаги, с которых петли сняты, — В туманной памяти виденья оживут. И лихорадочный больной, тоской распятый, Худыми пальцами свивая тонкий жгут, Сжимает свой платок, как талисман крылатый, И с отвращением глядит на круг минут… То было в сентябре, вертелись флюгера, И ставни хлопали – но буйная игра Гигантов и детей пророческой казалась, И тело нежное – то плавно подымалось, То грузно падало: средь пестрого двора Живая карусель без музыки вращалась! |
