«На мертвых ресницах Исаакий замерз…» На мертвых ресницах Исаакий замерз, И барские улицы сини — Шарманщика смерть, и медведицы ворс, И чужие поленья в камине… Уже выгоняет выжлятник пожар — Линеек раскидистых стайку, Несется земля – меблированный шар, И зеркало корчит всезнайку. Площадками лестниц – разлад и туман, Дыханье, дыханье и пенье, И Шуберта в шубе замерз талисман — Движенье, движенье, движенье… 3 июня 1935 «За Паганини длиннопалым…»
За Паганини длиннопалым Бегут цыганскою гурьбой — Кто с чохом – чех, кто с польским балом, А кто с венгерской чемчурой. Девчонка, выскочка, гордячка, Чей звук широк, как Енисей, Утешь меня игрой своей — На голове твоей, полячка, Марины Мнишек холм кудрей, Смычок твой мнителен, скрипачка. Утешь меня Шопеном чалым, Серьезным Брамсом, нет, постой — Парижем мощно-одичалым, Мучным и потным карнавалом Иль брагой Вены молодой — Вертлявой, в дирижерских фрачках, В дунайских фейерверках, скачках, И вальс из гроба в колыбель Переливающей, как хмель. Играй же на разрыв аорты, С кошачьей головой во рту! Три черта было, ты – четвертый, Последний, чудный черт в цвету! 5 апреля – июль 1935 «Бежит волна – волной волне хребет ломая…» Бежит волна – волной волне хребет ломая, Кидаясь на луну в невольничьей тоске, И янычарская пучина молодая, Неусыпленная столица волновая, Кривеет, мечется и роет ров в песке. А через воздух сумрачно-хлопчатый Неначатой стены мерещатся зубцы, А с пенных лестниц падают солдаты Султанов мнительных – разбрызганы, разъяты, И яд разносят хладные скопцы. «Исполню дымчатый обряд…» Исполню дымчатый обряд: В опале предо мной лежат Морского лета земляники — Двуискренние сердолики И муравьиный брат – агат, Но мне милей простой солдат Морской пучины – серый, дикий, Которому никто не рад. Июль 1935 «Не мучнистой бабочкою белой…» Не мучнистой бабочкою белой В землю я заемный прах верну — Я хочу, чтоб мыслящее тело Превратилось в улицу, в страну: Позвоночное, обугленное тело, Сознающее свою длину. Возгласы темно-зеленой хвои, С глубиной колодезной венки Тянут жизнь и время дорогое, Опершись на смертные станки, — Обручи краснознаменной хвои, Азбучные, крупные венки! Шли товарищи последнего призыва По работе в жестких небесах, Пронесла пехота молчаливо Восклицанья ружей на плечах. И зенитных тысячи орудий — Карих то зрачков иль голубых — Шли нестройно – люди, люди, люди, — Кто же будет продолжать за них? Весна – лето 1935, 30 мая 1936 Вторая тетрадь «Из-за домов, из-за лесов…» Из-за домов, из-за лесов, Длинней товарных поездов — Гуди за власть ночных трудов, Садко заводов и садов. Гуди, старик, дыши сладко, Как новгородский гость Садко Под синим морем глубоко, — Гуди протяжно в глубь веков, Гудок советских городов. 6–9 декабря 1936 Рождение улыбки Когда заулыбается дитя С развилинкой и горечи, и сласти, Концы его улыбки не шутя Уходят в океанское безвластье. Ему непобедимо хорошо: Углами губ оно играет в славе — И радужный уже строчится шов Для бесконечного познанья яви. На лапы из воды поднялся материк — Улитки рта наплыв и приближенье — И бьет в глаза один атлантов миг Под легкий наигрыш хвалы и удивленья. 8 декабря 1936 – 17 января 1937 «Подивлюсь на свет еще немного…» Подивлюсь на свет еще немного, На детей и на снега, Но улыбка неподдельна, как дорога, Непослушна, не слуга. «Мой щегол, я голову закину…» Мой щегол, я голову закину — Поглядим на мир вдвоем: Зимний день, колючий, как мякина, Так ли жестк в зрачке твоем? Хвостик лодкой, перья черно-желты, Ниже клюва в краску влит, Сознаешь ли, до чего щегол ты, До чего ты щегловит? Что за воздух у него в надлобьи — Черн и красен, желт и бел! В обе стороны он в оба смотрит – в обе! — Не посмотрит – улетел! 9–27 декабря 1936 |
