Совет длился ещё не менее часа. Благо, под конец накал страстей несколько поутих, делегаты выдохлись, и обсуждение свернуло в более конструктивное русло. За основными моментами последовали второстепенные, затем технические. Требовалось обговорить детали предстоящей авантюры, определить очерёдность несения дозоров, правила взаимодействия фракций. Придумать пароли и явки, назначить ответственных, наказать невиновных, наградить непричастных и многое, многое другое. В итоге закончили сильно за полночь по земному времени. Знал бы, на какую каторгу я подписываюсь, послал бы всех к чёрту.

Ладно, это я так… Просто голова болит. На самом деле место в Совете — это место у кормушки, и отказываться от него было бы, по меньшей мере, глупо. Глупым я себя не считал. Однако понимание правильности своих действий отчего-то нисколько не поднимало скатившееся куда-то под плинтус расположение духа. Сырость и холод каменных коридоров, нарастающая головная боль, шалящее восприятие, божественное задание, свалившееся на больную голову, как снег в июле. Да ещё Совет подкинул забот.

Впрочем, задание по объективным причинам откладывалось. Устранить Гаспара в лагере под присмотром его покровителя и многочисленных нянек… Можно. Но в таком случае мне и самому останется жить два понедельника. Демос спустит на меня всех собак. Нет, в лагере Первожрец под защитой, но так будет не всегда. У Божественного Маяка должно быть время перезарядки или что-то в этом же роде. Носить его на манер походного знамени, смею надеяться, просто не выйдет. А Лука… С ним я тоже что-нибудь да придумаю. Потом. Когда перестанет трещать голова.

Пока же имелись у меня заботы и более неотложные, в группу требовался пятый игрок. Кроме того, лично мне требовался подходящий меч. И, как ни странно, оба этих вопроса вели в головную пещеру, встречавшую гостя, вместо привычного разноголосия и суеты, кое-чем необычным — Исайа вёл проповедь. Хотя, как по мне, больше походило на подстрекательство к мятежу:

— Они не боги, нет! Они дьяволы! Истинного Бога разве уместить в теле человеческом? Ежели бог устами смертными говорит с тобой, искушает тебя, требует душу твою — это дьявол искушает тебя!.. — голос взобравшегося на каменное возвышение проповедника гремел, достигая самых дальних закоулков пещеры. Я впервые видел, как проповедует Исайа, и не узнавал в этом человеке того развязного шутника и богохульника, что встречал ранее. Жесты, осанка, голос… В рассеянном холодном свете магических софитов, в хороводе теней, в полутьме продуваемой ветрами холодной пещеры впору было подумать, что в черномазого вселился какой-нибудь демон. Или ангел, учитывая обстоятельства и содержание провокационных речей.

«Высказывает радикальные мнения», вспомнил я расплывчатую формулировку Суня и вынужден был согласиться. Звучало достаточно радикально. Окинув взглядом толпу, а собралось человек тридцать, не меньше, я постарался запомнить имена тех, кто охотнее других внимал обличающей ахинее самозваного пророка. Кто громче всех поддакивал, раздавал на халяву пищевые брикеты, подзуживал людей на решительные, но пока неопределённые действия. Куда они денутся, с подводной лодки-то. Разве что на тот свет. Хотя, думается мне, в Раю и без этих дуралеев яблоку упасть негде.

Исайа всё распалялся, его голос дрожал, лицо блестело от пота. Я понял, что нужно вмешаться, пока не дошло до беды. Гнева толпы бояться не стоило. Какие бы цели не преследовал этот неугомонный игрок, его экзальтированная паства — капля в море по сравнению с силами, подконтрольными Совету. Уверен, здесь полно наблюдателей, только и ждущих, пока Исайа оступится. Разговоры — это одно, но стоит перейти к действиям, стоит обернуть толпу против диктата богов, и будет бойня.

— Не мир они несут на Землю, но меч. Голод. Смерть и разрушения…

— О мече ты очень кстати заметил, — достаточно громко произнёс я, подступая ближе. Так близко, что если бы захотел, кончиком клинка на вытянутой руке смог бы выпустить кишки толстому мужику из последнего ряда. Исайа удивлённо запнулся и замолчал. Но, увидев меня, радостно осклабился и вместе с тем с вызовом вскинул голову, тряхнув тяжёлыми дредами. Глаза проповедника горели фанатичным огнём. Десятки людей повернулись в направлении его взгляда. Тогда Исайа заговорил вновь:

— Я взглянул — и вот конь белый. И всадник, имя которому — Смерть. И дана ему власть карать и миловать именем Ложных Богов! Ввергать души человеческие в Геенну огненную!.. — Нет, у него окончательно потекла крыша. Впрочем, я не только не конь и не какой-то там ветхозаветный Всадник. Я ещё и не кровельщик, и не психиатр. Я здесь совсем по другому вопросу, о чём не стоило забывать.

— Ваши души мне пока без надобности, уважаемые, — сухо произнёс я. — Но в одном ты прав, мой буйнопомешанный друг. Я пришёл избавить вас от непосильной ноши, ожесточающей сердца, смущающей умы и всё в таком духе, — я поморщился, стараясь, чтобы этого никто не заметил. Что-то гадкое, липкое, скользкое читалось в мыслях этих людей. Меня словно облили помоями и продолжали обливать, усердствуя всё больше с каждой секундой. Нужно было поскорее с ними кончать… — Мне нужен меч. Простой обоюдоострый клинок под одну руку. И в ваших же интересах мне его дать!

— На добро отвечают добром, — взгляд Исайи смягчился. Из-под личины двинутого проповедника проступили мягкие черты старого доброго растамана, которого я знал ранее. Толпа, будто марионетки, лишённые собственной воли, тут же прониклась ко мне братской любовью, заулыбалась, копируя кукловода. Льющиеся на голову помои сменились патокой, вязкой и приторной. — Мы помним, как Всадник накормил добрых христиан хлебом насущным. Добрые христиане найдут для Всадника то, что он просит. Ступай с Богом, бро…

Мгновенного результата по части обмена душеспасительных обещаний на материальные ценности не воспоследовало, что, впрочем, не выходило за рамки моих ожиданий. Зерно правильных мыслей я, смею надеяться, зародил, а процесс созревания урожая — это дело тонкое, даже интимное, и спешки не терпит. Где меня искать птенчики божии знают. Как дозреют, так и поговорим. Стычка с Лукой, Совет, прогрессирующее сумасшествие Исайи — насчёт последнего не уверен — да ко всему прочему, отчаянно гудящая голова привели меня в настроение кровожадное и язвительное. Поэтому сеять доброе-вечное я начал буквально с порога, стоило увидеть довольные рожи соратников, мирно жрущие чей-то брикет.

— Расслабляетесь, паразиты? А в это время вашего славного лидера, может быть, на дыбе растягивают. Или вы поминки справить решили? — подозрительно прищурился я. А сам краем глаза отметил, что брикет аккуратно разрезан на четыре части.

— Обижаешь, Старшой, — обиды в голосе Налима не было ни на грош. Глаза пройдохи смеялись, а рот умудрялся складывать звуки в слова, даже не прерывая процесса перемалывания пищи. — Мы же это… Следили, драть! Даже позырили издалека. Правда, не поняли ничего. Но если бы чё, мы бы… Вот те зуб! Верно я говорю, братва? — оглядел он своих сотрапезников в поисках поддержки. Братва выразила вялое одобрение. — А, Старшой, мы же тебе тут покушать оставили.

— Верю. Ценю. Тронут, — холодно произнёс я и даже не подумал отказываться. К чему обесценивать проявленную заботу. Вон как заулыбались, придурки. Подошёл, уселся рядом, с наслаждением вытянув гудящие ноги. И, потянувшись, подхватил свою четвертину брикета. М-да, с прошлого раза его вкусовые качества не изменились. И даже голод, как известно, лучшая приправа к еде, не смог улучшить отвратного вкуса вымоченных в бульоне опилок. Навух и Фродо, вижу, тоже особыми ценителями Лакконской кухни не стали. Зато Налим трескал за обе щёки, разве что не нахваливал.

— С какого буратины дровишки? — поинтересовался я ради проформы.

— Так, драть! Веруны раздавали!

— А ты и взял?

— Ну так, вещь же!

— Ну и правильно сделал. Да, всё спросить хотел. Сколько тебе лет, Налим?