— Нам бы побыстрее, — проговорил я, морщась от боли, пальцы все еще дико болят. Поднял руку и сплюнул от досады — пальцы распухли, как сосиски из козлятины.

Проводник улыбнулся с диким задором, все еще не снимая окуляры, и хохотнул:

— Не играть тебе на гитаре в ближайшее время.

После чего рванул на стене рубильник, и снаружи полился голубоватый свет, а ящер, который упорно преследовал поезд, завизжал и бросился с платформы обратно в пески.

— Ну все, — с облегчением выдохнул он, — теперь не догонит. Артефакт защиты-то у нас хороший. Купил его в Рязна граде у уличного торгаша за десять тысяч рубов. Думал, облапошил он меня. Ан-нет, работает артефакт.

Лишь теперь он сдвинул окуляры на лоб, от них вокруг глаз остались небольшие вмятины, а проводник на мой вопросительный взгляд ответил:

— Думаешь, просто так мы их носим? Это тепловизионные окуляры с усиленной дальностью. Твари любят зарываться в песок. Засады устраивают. А пассажиры, сами видите какие.

Он выразительно посмотрел на Катю, та опустила виноватый взгляд и спрятала пальцы подмышками.

— Простите… — тихо проговорила она, подняв глаза только на секунду, но этого хватило, чтобы заметить, как они заблестели от влаги. — Я не подумала… Что…

Всхлипнув, Катя снова опустила ресницы, я махнул рукой, а Миха хлопнул меня по плечу и проговорил бодро:

— Как ты его приложил справа, а. Это ж надо, ящеру морду набить.

Проводник крякнул с усмешкой.

— Дури у тебя и правда не занимать, парень, — согласился он. — Чешуя у тварей считай, что алюминий. Может и не самый жесткий, но металл. Крепкий у тебя удар. Крепкий.

— Вариантов не было, — отозвался я, морщась и глядя в дверное окно, где пустыня начинает плыть быстрее.

Он кивнул.

— Тоже верно. Пойдем, парень, посмотрим, что там с рукой.

Развернувшись, проводник шагнул в соседний вагон. Катя дернулась следом, но Миха ее удержал и, покачав головой, негромко произнес:

— Угомонись уже.

— Да ладно, — отозвался я и подмигнул Кате, шагая за проводником и поправляя лямки рюкзака. — Любознательная она. Ничего не поделаешь.

— Не любознательная, а любопытная, — поправил Миха. — Любопытство сгубило кошку.

Катя уронила лицо в ладони, плечи задрожали, послышался ее приглушенный со всхлипами голос.

— Я не хотела…

Обернувшись на детину, я постучал пальцем себе по виску и проговорил:

— Ты зачем девушку до слез довел? Катенька, не плачь. Ну накуролесила, с кем не бывает. Все живы.

Миха воздел палец к потолку и ответил значительно:

— Чтобы неповадно было.

— Ты себя воспитывай, — хмыкнул я и подмигнул Кате.

— Вот те раз. Я вообще-то на твоей стороне, — вскинув брови на лоб, выдохнул Миха. — Даже обидно.

Я вздохнул и ответил:

— Мы все на одной стороне, Миха.

Поезд качнулся, набирая скорость, Катя запнулась и ухватилась за мой локоть.

— Прости, — шепнула она. — Не злись.

Мои губы сами поползли в улыбке. Злиться на женщину, все равно, что на ребенка. Опекун еще в шесть лет популярно объяснил, что женщины существа эмоциональные, порой не поймешь, их логики. Мало ли, что ей понадобилось от ящерицы. Может суп из нее сварить хотела или в качестве питомца забрать. В любом случае, орать на нее бесполезно. Только заплачет, а все равно не поймет.

Я ответил:

— Да не злюсь я.

— Правда?

— Правда.

Перешагнув порожек, я оказался в другом вагоне и, пройдя его насквозь, вошел в купе проводника. Тот, сидя на лежанке, уже разложил перед собой на столе бинты, йод и бутыль с антисептиком. Рядом в виде большой лупы в шестеренках и толстой зеленой линзой блестит артефакт-медик.

— Много у вас артефактов, — заметил я, входя в купе.

Проводник хмыкнул, кивая.

— Так и я проводник, а не какой-нибудь кочевник. Рубы имеются. Садись, поглядим.

Когда уселся напротив, проводник быстро поводил зеленой лупой над моими пальцами, покряхтел, позаглядывал и с видом мудрствующего доктора заключил:

— Повезло. Переломов нет.

Глядя на распухшие пальцы, я заметил с сомнением:

— А так и не скажешь.

— Распухли от ушиба, — объяснил он. — Есть у меня одно средство. Намажем, замотаем и будешь как новый.

Он достал из-под стола пузырек с зеленой мазью. Он еще закупорен, но мой нос уже уловил приторно-гадкий запах. Я поморщился, а проводник усмехнулся, откручивая крышку.

— Выглядит может и не очень, — сказа он. — Зато помогает.

Когда крышка оказалась на столе, я отвернулся, не зная, куда деть нос, потому что завоняло, как из помойной кучи.

— Не кривись, — снова хмыкнул он. — Потом спасибо скажешь.

— Куда я денусь, — обреченно отозвался я.

Со стороны двери повеяло чем-то знакомым, потом в проходе появилась сперва грудь, затем и сама блондинка. Она оперлась плечом на косяк и ослепительно улыбнулась, сложив руки под грудью, от чего та эффектно приподнялась.

— Я видела, как ты убегал и сражался с тварью, — произнесла она одобрительно. — Мне понравилось.

— Как убегал или как сражался? — уточнил я, глядя, как проводник длинной палочкой перемешивает зелень в бутыли.

Ада чуть наклонила голову, выигрышно открывая нетронутую загаром шею.

— И то, и другое, — усмехнулась она и предложила проводнику: — Давайте я нанесу мазь? У меня пальцы более ловкие.

На это дед пожал плечами и неторопливо поднялся, будто не он недавно, как акробат, свисал с перрона, успевая стрелять из арбалета. Поправив деловито цилиндр, он ответил:

— Вперед. Мне еще обход делать. Только густо не мажь. Мазь действенная и ценная. Нечего попусту расходовать.

После чего покинул купе. Аделаида с довольным видом резво плюхнулась на его место и цапнула меня за ушибленные пальцы.

— Ай!

Она кукольно округлила глаза и выдохнула с удивлением:

— Больно?

— Щекотно, — покривившись, отозвался я. — Страсть как щекотки боюсь.

Аделаида засмеялась негромко и немного томно, пальцы перехватила теперь аккуратнее и посмотрела на меня, чуть наклонив голову вперед. При этом выпрямилась, и все ее достоинство зрелищно качнулось над столешницей.

— Я могу щекотать и помягче, — многозначительно хмыкнула она.

После чего достала из бутыли палочку и, придерживая мои распухшие пальцы, стала наносить вонючую мазь. Запах перегрузил нос так, что даже эффектная блондинка с четвертым размером не смогла его перебить. Пришлось отвернуться к проходу, откуда немного, но тянет свежестью.

Аделаида встрепенулась и спросила, нарочно округляя пухлые губы:

— Что такое? Опять слишком щекотно?

Сказать про вонь неудобно, еще поймет не так, поди разбери этих женщин, но смердит так, что хоть топор вешай.

Пришлось признаться:

— Мазь ароматная.

Опустив взгляд сперва на бутыль, затем на мои измазанные пальцы, а потом переведя его снова на меня, блондинка озадаченно закусила губу.

— Вроде пахнет не сильно, — заметила она.

— Не сильно, — выкрутился я. — Но настойчиво.

— Надо же, — задумчиво протянула Аделаида и, прищурившись, продолжила наносить мазь мне на кожу. — Какой ты чувствительный. И чувственный.

Намазывать она прекратила и, взяв бинт, стала с нарочитой медлительностью обматывать пальцы. В Красном граде, как, наверное, и в любом другом, есть категория легкодоступных женщин. Для них используют слово «шпилька». Опекун, мир его праху, говорил, что с женщиной, которая не имеет ничего, кроме тела, в долгую дорогу отправляться нельзя. Потому как сегодня она продастся тебе, а завтра — тому, кто предложит больше рубов. Если и обращаться к ним, то только конкретно и на один раз.

Относится ли Аделаида к таковым — пополам на пополам. Напрямую она цену не озвучивала, так обычно делают в Красном граде. Но кто знает, как принято за его стенами.

Ада тем временем продолжала бинтовать мне пальцы. Я разглядывал ее спокойно и прямо. Узкий подбородок, пухлые губы, вздернутая грудь, которую она демонстративно выпячивает. По косвенным признакам похожа на шпильку, но если спросить и ошибиться — будет резонная обида.