— А ты слезай, боярин, пошути с нами, — предложил волхв, следя холодными глазами за зверем.

— Слезай! — плачущим голосом передразнил его Кочетыга. — У меня от этих страхов руки-ноги отнимаются, а ты «Слезай», я отсюда только упасть смогу, а слезть — никогда.

— Ну, зато язык то у тебя в порядке остался, и голова, похоже, соображает. Правила-то не забыл, что князем нашим как раз для этого случая придуманы? Али тебе напомнить?

Сверху раздалось жалобное кряхтение:

— Помню, волхв…

— Ну, а раз помнишь — тогда командуй. Пока есть хотя бы один поединщик сражение еще не окончено!

— Вас то там четверо.

— Ты не на нас смотри, а на того, кто с чудовищем бьется.

— Смотрю, — донесся до них слабый голос Кочетыга.

Чудовище потихоньку вылезало наверх и Исин стоял перед ним, готовый биться дальше. Он не видел, как за его спиной Сераслан раскрыл свой ящичек и вынул оттуда небольшой меховой узелок. Распотрошив мех, он достал из него не броского вида горшочек. Избор увидел глиняный бок и горловину, затянутую материей.

— Все видно?

Избор и Гаврила промолчали, а боярин сверху отозвался:

— Вижу. Вылезает.

— Ну, теперь гляди на будущего княжеского зятя.

К этому времени чудовище уже освободилось из земляного плена и, цепляясь когтями за края ямы, выбралось наружу.

Едва оно вылезло, как Сераслан нежно и замедленно, словно это был не кусок глины, а куриное яйцо, бросил горшок прямо в морду зверя.

Горшочек летел зверю навстречу такой маленький и нестрашный, что у Избора сжалось сердце от нехорошего предчувствия.

«Что же это такое? И как?» — мелькнуло у него в голове. — «Что должно сейчас произойти? Что ж он сожрет его и сдохнет?…»

Верилось в это с трудом, да и сам вид чудовища говорил скорее о том, что если оно и намеренно что-нибудь съесть, то это будет не этот горшок, а что-нибудь повкуснее. Наверное, именно для этого оно вертело головой, отыскивая хазарина.

— Эй! — крикнул Сераслан. Зверь повернул голову на голос и прыгнул вперед. Задние лапы взрыли землю под ним, и он взлетел над дорогой, но в тоже мгновение горшочек ударил его между глаз. Его прыжок еще не закончился. Зверь и летевший ему навстречу Исинов меч еще не встретились, но Избор увидел, что волховской горшочек уже сделал свое дело. За мгновение до того, как меч сотника встретился с чудовищем, оно вдруг замерло, на дороге пахнуло лютым холодом, и в это мгновение по поляне прокатился тонкий звон, словно сошлись где-то рядом две серебряных чаши. Меч хазарина коснулся чудовища, но вместо того, что бы отскочить, как в прошлый раз или разрубить зверя, он разбил его на куски. Звон перешел в шелест, и на землю упали тысячи осколков, а через мгновение хазарин оказался по колено завален ими. Еще не разобравшись что случилось он вертел головой отыскивая невесть куда пропавшего врага.

— Вот и все, — сказал Сераслан. В голосе его слышалась спокойное удовлетворение случившимся. Он сделал то, зачем приехал и в знак этого отряхнул ладони. Исин еще не пришедший в себя от того, что произошло на его глазах, смотрел то на свой меч, сознавая, что такое ему не под силу, то на начинающую уже оседать на солнце кучу кровавых осколков. Он повернулся к Гавриле, тот пожал плечами, не желая принимать на себя чужой славы. Тогда он посмотрел на Сераслана.

— Там где есть Божье слово, — в ответ на его взгляд назидательно сказал волхв, — меч не нужен.

После этих слов Исин задвинул свой меч назад в ножны. Хазарин вышел из сугроба, несколько раз подпрыгнул на месте, то ли греясь, то ли стряхивая кровь. Он находился в замешательстве — кто же все-таки убил зверя?

— Где оно?

— У тебя под ногами, — ответил Избор. Он перевел взгляд на Сераслана.

— Это, пожалуй, самое доходчивое Божье слово, — сказал, наконец, он, — из тех, что мне доводилось слышать. Да и действует оно не хуже отеческого проклятья…

Сераслан поднял с земли то, что осталось от зверя — лапу и кусок усеянной зубами верхней челюсти. Задрав голову к верхушке сосны он крикнул.

— Эй, Кочетыга! Все видел?

— Все! — неожиданно бодро откликнулся боярин. — Все видел. А ты, оказывается, с бесами знаешься, волхв. Экую хреновину выдумал!

— Дурак ты, боярин. Я не с бесами знаюсь, а с умными людьми, да с богатырями, — отозвался Сераслан. — Да и не причем я тут. Кабы не этот богатырь, что чудовище изничтожил сидеть бы тебе на сосне еще два дня… Не забыл, как в прошлый раз все обернулось?

Сверху ойкнуло, и Исин, еще не до конца осознавший случившееся, недоуменно дернул головой.

— Я? — спросил он.

— А кто же еще? — Спросил Сераслан. — Кроме тебя ведь никто с ним и не дрался. Это все подтвердят.

— Точно, — засмеялся Гаврила. — Я хотел, было помочь, так ты и сам справился… Вон ты, оказывается какой. Тихий, тихий, а разойдешься, так и угомону на тебя нет.

— А ты что думал? — сказал Избор. — Ежели наш Исин за что берется, то обязательно либо до конца, либо до могилы доведет.

Он посмотрел на сосну, где сидел боярин и, засмеявшись, крикнул, обращаясь к нему.

— Ты, боярин, запомни спасителя. Это Исин, сотник Пинского князя Брячеслава. Ему, говорят княжна полагается и еще чего-то там от княжеских щедрот, так он на обратной дороге заедет за своим…

— Между прочим, на счет княжны — это серьезно… — сказал Сераслан.

Гаврила, став серьезным, махнул рукой.

— Нам сейчас не до этого. Давай поможем тебе боярина снять, не оставлять же его здесь и дальше двинемся, а вы уж тут как-нибудь без Исина обойдитесь.

Вчетвером, помогая друг другу они стащили Кочетыгу вниз. Усевшись у корней дерева и вновь обживая землю, он охал так горестно, что даже у хладнокровного Избора по спине пробегали мурашки, однако Сераслан, знавший боярина несравненно лучше других, затормошил его понуждая подняться и дойти до телеги. Боярин слабо сопротивлялся, стонал, а потом сказал вдруг совершенно здоровым голосом:

— Исин? Сотник? Пинского князя?

Все шло не так.

Тьерн злился, и то, что он никого не мог обвинить в своих несчастьях, только добавляло яду в его злобу. Кто мог знать, что четыре сотни песиголовцев с двумя драконами не смогут сходу сломить сопротивление княжеской дружины и взять Пинск? Кому могло прийти в голову, что в этом захолустье окажется Черная свеча? Кто смог бы предвидеть, что талисман не даст ему возможности увидеть ни его, ни тех, кто его несет?

Полуоглохший и полуослепший после огня Черной Свечи он целый день просидел около Шара, извел треть припасенных для него снадобий, но талисмана не обнаружил. Беглецы пропали, словно монеты брошенные в воду. Шар, что после заклятий должен был показать княжеского воеводу Избора — Тьерн был твердо уверен, что уж этот-то наверняка окажется среди тех, кто понесет талисман — но Шар не показал ничего. В нем плавали расплывающиеся зеленые полосы, так, словно Тьерн лежал, уткнувшись лицом в траву, а однажды там показался выпуклый рыбий глаз. Сельдеринг точно знал, что талисман покинул город. Реликвия проявила себя лишь однажды. На несколько мгновений он сумел увидеть его в лесу и каких-то людей рядом — старика и еще кого-то, но все кончилось. Это было коротко как касание, как удар капли дождя о землю. Он готов был грызть землю от злости и отчаяния и не делал этого только потому, что знал, что это не принесет пользы.

Рядом послышался хруст травы, пискнула птица, и перед глазами вырос большой песиголовский вождь с чудным именем Белый Ежик.

— Куда смотришь? — без церемоний спросил он. Зверочеловек говорил почти правильно, даже не прищелкивая, как большая часть его сородичей, зубами.

— На город, — ответил Тьерн.

— И что видишь?

— Нашу победу и их смерть… — ответил маг. — Сегодня ночью ты должен ворваться туда. Мы слишком медлим.

— Ты применишь колдовство? — в голосе вождя прозвучала осторожная надежда, но Тьерн предпочел не услышать ее.