Нажал «Пуск».

Прибор загудел громче. На экране побежали строки кода. Машина анализировала человека. Пыталась свести живую, непредсказуемую Лену к набору вероятностей.

Алёша смотрел на экран, и его лицо, освещённое холодным, синим светом, было абсолютно спокойным. Он больше не был растерянным влюблённым. Он был исследователем.

На экране замерцали строки:

Низкий, ровный, монотонный гул кулеров был единственным звуком в лаборатории. Прежде он успокаивал Алёшу, теперь — казался отсчётом до взрыва. Он сидел неподвижно. Аварийный светодиод на корпусе «Корректора» бросал на его лицо синий, мертвенный отсвет.

Его крепость. Его убежище. Теперь это был командный пункт, и воздух в нём стал другим.

Пахло горячим пластиком.

Алёша провёл ладонью по боковой панели прибора. Она была не просто тёплой — она обжигала. Его детище, его цифровой бог, работал на пределе. Пытался вычислить душу.

Он снова наклонился к тёмному экрану, и тот откликнулся, вспыхнув, словно почувствовав его взгляд. Но вместо привычных, аккуратных веток реальности перед ним закружился вихрь. Квантовая пена. Сотни, тысячи полупрозрачных, мерцающих Лен накладывались друг на друга.

Вот она смеётся, запрокинув голову. Вот плачет, уткнувшись в ладони. Вот говорит по телефону, расхаживая по комнате. Вот просто смотрит в окно, и капли дождя ползут по стеклу, искажая её силуэт.

Вся Лена, разобранная на вероятности. Бесконечная, дрожащая, живая.

— Нет, — прошептал Алёша. Его голос был сухим и чужим.

Пальцы забегали по клавиатуре. Он больше не просил. Он приказывал.

Вихрь дрогнул. Самые светлые, самые беззаботные силуэты — те, где она смеялась искренне, где её лицо было открытым, — погасли. Облако поредело и потемнело.

— Мало, — пробормотал он. По коже прошла резкая, холодная волна, похожая на статический разряд. Но это был не страх. Это было предвкушение открытия. — Слишком много шума.

Он ударил по клавише «Ввод». Пластик щёлкнул.

И облако коллапсировало.

Тысячи версий Лены схлопнулись в одну-единственную, самую тяжёлую и плотную. Как будто вся квантовая пена схлопнулась в одну гравитационную сингулярность — точку с бесконечной плотностью и нулевым объёмом.

Голограмма обрела резкость.

Ночь. Гранитная набережная, мокрая от измороси. Редкие фонари выхватывали из темноты участки блестящего камня. И Лена. Она стояла, кутаясь в пальто. Её плечи были напряжены. Она нервно оглядывалась, и её лицо, такое знакомое, стало чужим. Сосредоточенным. Деловитым.

Из тени вышел мужчина. Высокий, в тёмном пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Этот образ, пошлый, как из дешёвого шпионского фильма, вызвал у Алёши приступ глухого раздражения. Почему даже здесь, в симуляции, порождённой его же паранойей, всё было так предсказуемо?

Они не сказали друг другу ни слова.

Лена быстрым, почти воровским движением протянула ему тонкую картонную папку. Он забрал её. Коротко кивнул. И так же молча растворился в тенях.

Лена осталась одна.

На долю секунды симуляция зависла, поймав крупным планом папку в руке незнакомца. На ней был логотип. Размытый, искажённый помехами, но Алёша узнал его. Конечно, он его узнал. «Горизонт-Телеком». Технологический гигант. Их главный конкурент, который дважды пытался переманить его коллег.

— Увеличить, — скомандовал он в пустоту. Дыхание спёрло. — Идентифицировать.

Изображение замерло. Поверх него вспыхнули красные буквы.

Неизвестная переменная. Для его разума, ищущего порядок во всём, это было хуже любого врага.

Это было не предательство. Это был заговор.

Он отшатнулся от экрана. Стул под ним качнулся и с грохотом упал. Голограмма погасла, и лаборатория снова утонула в полумраке.

Тело, опережая мысль, пришло в движение. Он мерил шагами лабораторию, двигаясь по замкнутой, предсказуемой траектории, будто пытался найти ошибку в геометрии пространства. В голове с лихорадочной скоростью выстраивалась новая картина мира. Ужасающая. Идеально логичная.

Переменные сошлись. Хаотичный набор данных сложился в стройную, ужасающую теорию.

Её «синдром хаоса». Её любовь к спонтанности. Не черта характера. Тактика. Профессиональный приём, чтобы вывести из равновесия. Расшатать защиту. Заставить ошибаться.

Её интерес к его работе.

«А над чем ты сейчас работаешь, профессор?»

Её обезоруживающая улыбка. Он таял. Идиот. Это был сбор информации.

Её внезапное отвращение к его «идеальности».

Ну конечно. Предсказуемым объектом сложнее манипулировать. Безупречный, контролирующий себя партнёр не проболтается в порыве чувств, не пригласит «спонтанно» в лабораторию, чтобы показать своё секретное изобретение.

Каждая улыбка. Каждый спор. Каждое её «Ой, всё!», которое казалось ему таким настоящим.

Ложь.

План.

Он замер посреди этого хаоса. Дыхание стало прерывистым, поверхностным, будто атмосфера в лаборатории внезапно потеряла половину кислорода. Внутри будто произошёл каскадный сбой — короткое замыкание в системе, вызвавшее острую боль. Но она длилась лишь мгновение. Её тут же вытеснило другое чувство, куда более мощное.

Унижение.

Его, гения, который видел насквозь законы Вселенной, водили за нос. Использовали.

Обнулили. Снова. Как тогда, в детстве. Его чувства, его время, его вклад — всё перечёркнуто одной жирной ошибкой. Ошибкой доверия.

Из-за стены, через старую вентиляционную решётку, донёсся приглушённый, дребезжащий голос. Завьялов, старый академик, вечно угрюмый специалист по теории струн.

— …говорю тебе, не клади ты эти грибы в салат! У Иринки… что? Нет, не перебивай! Иринка, дай трубку маме!.. Алло? Свет, ну я же просил… Да, я помню про воздушного змея, помню! Куплю! Только скажи ей, чтобы грибы… Что значит «он уже в салате»? Ох…

Алёша замер, прислушиваясь.

Бытовой, нелепый хаос. Грибы. Воздушный змей. Он видел Завьялова пару дней назад — тот нелепо и счастливо бегал по парку с внучкой, запуская этого змея. Тогда это показалось странным.

Теперь это вызывало презрение.

Это был их мир. Мир Лены. Мир, где люди создают проблемы на пустом месте и называют это жизнью. Белый шум. Бессмысленные помехи в системе.

Его боль окончательно остыла. Превратилась в холодную ярость, обжигающую, как жидкий азот.

Он не будет жертвой. Он не позволит себя обнулить.

В этот раз он нанесёт упреждающий удар.

Он сел за стол. Движения стали точными, выверенными. Не осталось ни следа растерянности. Он был хирургом перед сложной операцией.

Он включил «Корректор».

Больше он не просил совета. Он использовал его как оружие. Как тренажёр для оттачивания идеального, смертельного удара.

Модуль «Моделирование диалога».

Локация: то самое кафе. Место его первого унижения должно было стать местом его триумфа.

Цель симуляции. Формулировка была холодной, как протокол вскрытия:

Прибор обработал запрос.