— Господи, профессор, вы как ребёнок! — говорит её искажённый голос. — Подождите, не двигайтесь!

Она достаёт салфетку. Наклоняется. Их лица так близко, что он видит золотые искорки в её глазах. Она, всё ещё посмеиваясь, аккуратно вытирает шоколад с его носа.

— Вот так, — говорит она мягко. — Чисто. Теперь можно продолжать быть серьёзным учёным.

В этом провальном, неоптимальном моменте было больше тепла, больше жизни и близости, чем во всех его безупречных комплиментах.

Алёша смотрел на эту сцену, и его пронзила острая, почти физическая тоска. Чувство потери. Потери чего-то бесконечно важного, что он добровольно выбросил ради безопасности. Это был укол его настоящего «я», похороненного под слоями алгоритмов.

Но логика, вбитая годами, взяла верх.

Он резким движением прервал просмотр. Голограмма схлопнулась.

Комната снова погрузилась в полумрак.

— Это был провал, — сказал он вслух, в пустую, тихую комнату. Голос был твёрдым. — Неловкость. Риск. Я всё сделал правильно.

Он повторил это ещё раз, вбивая слова в тишину комнаты.

— Оптимальная ветка была успешнее.

Он должен был в это верить. Иначе всё его изобретение, вся его новая жизнь теряли смысл.

Алёша выключил «Корректор» и остался сидеть в темноте. Наедине со своей холодной, стерильной победой.

Тишина в голове.

Впервые за много лет она была не пустотой между паническими мыслями, а плотной, осязаемой субстанцией. Алёша стоял перед открытым шкафом, и его мозг не уходил в рекурсию от простого выбора. Серый свитер или синий? Раньше это был вопрос, способный запустить каскад катастрофических прогнозов. Теперь — просто переменная в уравнении.

В ухе, замаскированный под медицинский прибор, беззвучно ожил «Корректор». Голос, лишённый тембра, прозвучал прямо в сознании, сухой, как дикторский текст из старой хроники.

Без единого колебания он снял с вешалки серый свитер. Шаг первый. Исполнено.

На кухне его ждал кофе. Не тот, что нравится, а тот, что правильный. Марка, выбранная алгоритмом по оптимальному соотношению кофеина к кислотности. Риск изжоги минимизирован на девяносто три процента. Алёша сделал глоток. Вкуса не было. Только горечь и тепло. Но это не имело значения. Важен был результат: бодрость, необходимая для продуктивного дня.

Его квартира, всегда бывшая убежищем порядка, теперь стала чем-то другим. Нулевой точкой. Идеально откалиброванной стартовой площадкой, с которой он каждый день отправлялся в мир, защищённый бронёй из алгоритмов.

В длинных, гулких коридорах НИИ пахло вечностью — пылью из архивов, канифолью и чем-то неуловимо кислым из соседнего крыла. Но привычный гул тревоги в ушах, сопровождавший его здесь всегда, исчез. Алёша шёл, и эта новая тишина в голове была громче любого шума, заглушая даже вой старой вентиляции.

— Воробьёв!

Из-за угла вынырнул Семён Маркович. Старший научный, лицо серое, как бетонная стена.

— Ты не поверишь, осциллограф сдох! Прямо посреди замера! Три месяца работы псу под хвост! Я этого старого идиота, завхоза…

Раньше Алёша бы замер. Сжался. Пробормотал бы что-то и постарался бы стать невидимым.

Сейчас же в ухе прозвучала команда.

Алёша кивнул. Выдержал идеальную паузу.

— Да, неприятно. Надеюсь, всё быстро починят.

Семён Маркович на секунду умолк. Его брови поползли вверх, а рот остался приоткрытым. Он моргнул, словно пытаясь сбросить наваждение.

— Ага, починят… — пробурчал он, уже теряя к разговору интерес, и поплёлся в сторону курилки.

Алёша пошёл дальше. Ни удовлетворения, ни жалости. Только холодное спокойствие. Задача выполнена. Потенциальная неловкость ликвидирована. Он шёл мимо выцветших портретов академиков, и ему казалось, что эта пустота, эта дистиллированная тишина в голове… и есть счастье. Наверное. Жизнь без ошибок.

Внезапно, как укол статического электричества, в памяти вспыхнул образ. Короткий, из «Архива Потерянных Мгновений». Лена, смеясь, вытирает ему нос салфеткой после нелепой катастрофы с мороженым. Тепло её пальцев. Её глаза, живые, искрящиеся.

Он резко мотнул головой, отгоняя видение.

Эмоции — это шум, сказал он себе. Помехи в чистом сигнале.

И он почти в это поверил.

Вечер был его полной и безоговорочной победой.

Ужин в маленьком итальянском ресторане прошёл без единой ошибки. «Корректор» был его лоцманом. Он подсказал столик в углу, где меньше всего отвлекающих факторов. Он показал короткую, мерцающую голограмму унизительного будущего: неуклюжий официант, спотыкаясь, опрокидывает на него полный бокал красного вина. Багровое пятно. Испуганное лицо Лены. Суетливые извинения.

Алёша просто выбрал другую ветку реальности. Ту, где официант благополучно прошёл мимо.

Они говорили. Вернее, говорил он, произнося фразы, одобренные алгоритмом. Забавный случай из института (вероятность положительной реакции: 87%). Комплемент её выбору пасты (риск провала: 3%). Уместная цитата из фильма, который, как подсказал прибор, она недавно смотрела.

Лена слушала. Улыбалась. Но её взгляд был странным. Слишком внимательным. Будто она смотрела не на него, а сквозь него. Но вечер закончился триумфом. Она согласилась встретиться на выходных.

Победа.

Алёша вернулся домой, чувствуя себя почти всемогущим. Сбросил туфли, ослабил узел галстука. Тишина в квартире была абсолютной. Идеальной. Он снял свою светло-серую, «оптимальную» рубашку, чтобы бросить её в корзину для белья.

И замер.

Что-то было не так. Взгляд зацепился за манжету. Там, на идеально гладкой ткани, расплывалось небольшое, но отчётливое багровое пятно. Влажное на ощупь.

Алёша поднёс руку к лицу. Запах. Слабый, кисловатый, безошибочный запах пролитого вина.

По венам будто пустили не кровь, а жидкий азот. Нет. Этого не могло быть. Он не пил красное. Лена пила белое. Официант прошёл мимо. Он лично выбрал ветку реальности, где этого не случилось.

Его мозг физика, привыкший к законам причинности, запустил аварийный протокол, отчаянно перебирая варианты. Задел кого-то на улице? Нет, ехал на такси. Испачкался раньше? Невозможно, он бы увидел.

Он снова и снова прокручивал сцену. Вот официант. Вот шаг в сторону. Вот он выбирает другую ветку. Отменяет событие.

Отменяет… или нет?

Мысль, дикая, нарушающая все законы, пробила его ментальную защиту, как шаровая молния. Что, если «Корректор» не стирает ветки? Что, если он просто… отслаивает их? А отменённая реальность, как фантомная боль, продолжает существовать, оставляя призрачные следы. Осколки парадоксов.

Бред. Должно быть рациональное объяснение. Просто странная случайность.

Он бросился в ванную. Сунул рубашку под струю холодной воды и с силой втёр в пятно мыло, до боли в костяшках пальцев, пытаясь стереть не просто след. Он пытался вымыть из своего мира этот пугающий, иррациональный глюк.

Пятно бледнело. Но холод внутри никуда не делся.

Впервые его идеальный, контролируемый мир дал трещину. И в эту трещину просачивался холод абсолютной, иррациональной неизвестности.

Цветные огни били по глазам. Из динамиков гремела попса девяностых, перекрываемая фальшивым воплем какого-то мужчины со сцены. В воздухе караоке-бара «Октава» стояла густая смесь запахов разбавленного пива, приторных коктейлей и чего-то горелого от дым-машины.