Алёша заставил свои губы растянуться в улыбке. Мышцы на лице одеревенели.

— У тебя очень красивый цвет глаз, когда ты злишься. Похож на тёмный янтарь. Кстати, я нашёл один французский фильм. По моим расчётам, он должен тебе понравиться. Вероятность положительной оценки — восемьдесят семь процентов.

Тишина.

Гнев в её взгляде просто исчез. Словно его выключили. Но на его место пришла не тихая грусть, а что-то хуже. Полное, беспросветное отчуждение. Она смотрела на него, как на фотографию человека, которого когда-то знала.

Лена не стала спорить. Не стала кричать.

Она медленно встала. Достала из кошелька несколько купюр, положила на стол. За себя и за его нетронутый, остывающий американо.

— Дело не в кино, Алёша, — тихо сказала она. — И никогда не было.

Развернулась и пошла к выходу. Не оглянувшись.

Алёша остался один. В кофейне всё так же пахло корицей. Кто-то смеялся. Хлопала дверь. Но для него весь мир схлопнулся до этого пустого стула и чашки с остывшим кофе.

Он победил в споре. Он предотвратил конфликт.

И оглушающая пустота этой победы была невыносимой.

Вечером на кухне Лены пахло провалом. Горьковатым, но уютным запахом жжёного сахара и пережаренного миндаля.

Столешница была полем битвы с десертом: рассыпанная горка миндальной муки, миски, венчики, силиконовые коврики. Рядом — ноутбук с открытой статьей о тонкостях французского меренге. Лена в третий раз за вечер пыталась испечь идеальные макароны.

Это был её способ думать. Приручать хаос, зная, что он всё равно победит.

Процесс требовал аптечной точности, но результат всегда был лотереей. Идеальное сочетание порядка и анархии. Первая партия потрескалась, как пустыня. Вторая подгорела.

Лена выключила духовку и выпустила облако едкого дыма. Она стояла посреди своей разгромленной кухни, вдыхая этот честный, несовершенный запах. И мысль, до этого неясная, оформилась с обжигающей чёткостью.

Вот его. Вот этого самого запаха провала ей отчаянно не хватало в отношениях с Алёшей. Его «подгоревших» шуток. Его «треснувших» комплиментов. Его неловкости, которая была такой же настоящей, как этот дым.

Его нынешняя идеальность была стерильной. Без запаха. Без вкуса. Как дистиллированная вода. В ней не было жизни.

Мысль, до этого прятавшаяся на краю сознания, стала пугающе ясной. Лена прислонилась к холодной столешнице, вспоминая последний визит к сестре. Её идеальный дом, где каждая подушка лежала на своём месте. Её идеальный муж, говоривший правильные вещи. И пустые, мёртвые глаза сестры, которая по ночам тайком пила антидепрессанты и плакала о своей жизни, похожей на красивую, но безвоздушную витрину.

Страх обрёл имя. «Идеальный» Алёша был призраком того будущего, которого она боялась больше смерти. Это была угроза превратиться в свою сестру. Стать ещё одной красивой куклой в идеальном доме.

Её импульсивные поступки, её «инъекции хаоса»… это были не капризы. Это были отчаянные попытки самосохранения. Проверить, остался ли в этом стерильном мире хоть кто-то живой.

Она посмотрела на противень с почерневшими кругляшами. Взяла один, самый кривой, и надкусила.

Горько.

Но, по крайней мере, у него был вкус.

Ночь в квартире Алёши была беззвучной. Он не спал. Подошёл к зеркалу в ванной и включил свет.

Спокойное лицо. Никаких следов внутреннего смятения. «Корректор» работал безупречно.

И тут он это увидел.

На тыльной стороне ладони, у основания большого пальца, проступило отчётливое красное пятно, похожее на ожог. Оно не болело. Не чесалось. Оно просто было. Как типографская ошибка в идеально отпечатанной книге.

Он потёр его. Ничего. Включил горячую воду, подставил руку. Кожа покраснела, но когда высохла, пятно осталось. Яркое, инородное.

На следующий день пожилой терапевт в поликлинике долго смотрел на его руку.

— Анализы у вас — хоть в космос. Терапевт хмуро разглядывал пятно. «Не нравится мне это, Воробьёв. Совершенно не нравится. На аллергию не похоже, на ожог — тоже. Вот вам направление к дерматологу, и не затягивайте. Нужно исключить пару неприятных вещей».

Диагноз не принёс облегчения. Он лишь усилил тревогу, превратив её в холодную, липкую паранойю. Причина была в нём, но он её не контролировал.

Ночью, лёжа в кровати без сна, он снова и снова прокручивал в памяти последние недели, пытаясь найти логическую ошибку. Ошибки быть не могло.

И тут его пронзило. Ледяное, отчётливое воспоминание.

Тот самый разговор в кофейне. Та самая «провальная» ветка.

Дрожащими руками он включил «Корректор». Вошёл в «Архив Потерянных Мгновений», нашёл нужную дату. Запустил воспроизведение.

Вот он, его двойник. Сидит напротив Лены. Пытается жестикулировать и неловко задевает рукой горячий металлический кофейник, который только что поставил официант. Его голографический двойник шипит от боли и отдёргивает руку. Голос Лены за кадром, полный неподдельного беспокойства: «Ой, Алёш, ты обжёгся? Дай посмотрю!»

Алёша нажал на паузу.

Он перевёл взгляд с застывшей голограммы своего двойника, трясущего обожжённой рукой, на свою собственную ладонь. На ней было то же самое пятно. На том же месте. Реальное. Осязаемое.

Связь была очевидной. И чудовищной.

Винное пятно можно было списать на случайность. Но это… это была закономерность. Физическое доказательство. Отвергнутые реальности просачивались обратно. Они оставляли на его теле свои фантомные шрамы.

Он выключил прибор. Подошёл к зеркалу.

Смотрел на своё отражение. На спокойное лицо, на идеальную стрижку. И на красное, инородное пятно на руке. Он больше не верил тому, что видел.

Паранойя отступила. На её место пришло нечто более глубокое. Мысль о том, что его собственное тело — это холст, на котором реальность дорисовывает стёртые им ошибки, отменяла само понятие «я».

Если он не контролирует даже свою кожу, если его плоть — это архив отменённых провалов…

То что от него осталось?

Что в нём вообще было настоящим?

Порядок был единственным богом, в которого верил Алёша.

Во Вселенной, где звёзды коллапсировали без предупреждения, а сама материя дрожала в тумане вероятностей, только порядок имел смысл. Он был бунтом. Восстанием против хаоса.

Пикник, который он устроил в этот субботний день, был его манифестом.

Место он выбрал не просто так. Трёхмерное моделирование солнечного света, анализ ветровой нагрузки за последние пять лет, спутниковые карты. Координаты были выверены до сантиметра.

Плед из плотной шотландской шерсти лёг на траву идеально ровным прямоугольником. Его клетчатый рисунок, строгая декартова система координат, был выровнен по линии ближайших деревьев. Щелчки замков контейнеров раздались в тишине, и он, как хирург, раскладывал инструменты для идеальной операции: закуски, основное, десерт.

Прежде чем выложить сэндвичи, он достал антисептическую салфетку. Резкий, больничный запах спирта на мгновение вытеснил ароматы травы и прелых листьев. Он исчез почти сразу, но Лена успела его уловить. Алёша увидел это по тому, как едва заметно дрогнули её ноздри.

РИСК: 5%. НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ СЕНСОРНОЕ НЕСООТВЕТСТВИЕ. ИГНОРИРОВАТЬ.

Голос в скрытом наушнике был бесстрастен, как синтезатор речи.

Алёша проигнорировал.

— Хорошо здесь, — сказал он. Голос прозвучал ровно, без единой эмоции. Как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. Ветка 1. Оптимально.

— Да, — ответила Лена.

Она сидела, обхватив колени, и смотрела на рябь на воде. Она не смотрела на него.

— Очень… рассчитанно.

Он принял это за комплимент. Он разложил сэндвичи — идеальные треугольники без единого выбившегося из строя листика салата. Налил сок. В её стакане пузырьки поднимались чаще, чем в его. Асимметрия. Алёша нахмурился, но промолчал. Не та переменная, чтобы тратить на неё вычислительные мощности.