Паника подкатила к горлу. Он принялся жать на все кнопки подряд.

Дверь рядом щёлкнула, и пожилая женщина с зонтиком испуганно от него шарахнулась.

— Простите, — пробормотал он, юркнув в тёплый полумрак подъезда.

Её этаж. Он взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, сердце билось где-то в горле. Дверь. Он заколотил в неё кулаком, с удивлением отметив, что костяшки не чувствуют боли.

— Лена!

Тишина.

Он прижался ухом к холодному, влажному дерматину. Внутри — едва слышный шорох. Движение. Она там. И она его не слышит. Или не хочет слышать.

Все слова, которые он готовил, испарились. Осталось только отчаяние, и оно прорвалось наружу бессвязным, жалким потоком.

— Лена, я… оно солгало! — кричал он двери, стене, всему миру. — Про шпионку… про всё… это был просто мой страх! Машина… она же просто… алгоритм, понимаешь? Краткосрочная оптимизация… я… я видел другую ветку! Ту, где ты… где мы… Это была ошибка! То есть, та ветка — не ошибка, а эта… вот эта… вот это всё было ошибкой! Я всё…

Замок тихо щёлкнул.

Дверь приоткрылась.

Он замолчал на полуслове.

Лена.

Она не плакала. Не кричала. Она была пугающе спокойна. За её спиной, на полу, лежала раскрытая дорожная сумка. На диване — стопка аккуратно сложенных джинсов.

Она не просто обиделась. Она действовала.

Она собиралась уехать.

Его запоздалое, выкрикнутое в пустоту извинение больше не было попыткой всё исправить. Теперь это был последний шанс удержать её на краю пропасти, которую он сам и вырыл.

Она молча смотрела на него. Мокрого, растерянного, с безумными глазами, в которых плескался животный ужас. Он ожидал увидеть лёд, но в её взгляде мелькнуло что-то другое. Что-то от того дня, когда он рассыпал перед ней свои чертежи. Её руки, скрещённые на груди, чуть ослабли — или ему так показалось?

Он надеялся, что она видит его отчаяние. Что оно настоящее.

И что это именно то, чего ей не хватало.

Он судорожно втянул воздух, пытаясь собрать слова. Простые. Человеческие.

— Я испугался, — выдохнул он. Голос сел, превратившись в хрип. — Я так боюсь всё испортить… что испортил. Всё. Окончательно. Я думал, что стираю ошибки. А стёр… не то. Я стёр себя. Прости.

Последнее слово прозвучало почти шёпотом. Он стоял, не смея пошевелиться, и ждал.

Приговора.

Лена долго молчала. В наступившей тишине каждый удар капли по подоконнику казался оглушительным. Она медленно прошлась по комнате, обогнув сумку. Остановилась у окна. Смотрела на мокрые, блестящие крыши.

— Ты хоть представляешь, что я почувствовала? — тихо спросила она, не оборачиваясь. — Там, в кафе. Будто со мной говорил не ты. А твоё… резюме. Идеальное. Безупречное. И абсолютно мёртвое.

Она повернулась. Взгляд усталый, выжженный.

— Я не знаю, Алексей.

Она впервые за долгое время назвала его полным именем, и это резануло хуже пощёчины.

— Я не знаю, кому верить. Тому, кто стоит передо мной сейчас… или тому, кто его построил. И кто может снова его включить.

Её взгляд упал на сумку. На стопку сложенной одежды.

— Мне нужно подумать. Одной.

Она не сказала «уходи». Но и не сказала «останься». Она бросила его в пустоту. В ту самую квантовую неопределённость, которая всегда была для него страшнее любой катастрофы.

Он кивнул. Просто кивнул, потому что слова закончились.

Развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он брёл обратно. Дождь почти прекратился, оставив после себя сверкающие лужи и чистый, холодный воздух. Город снова обрёл резкость, но Алёша его не видел. Шёл на автопилоте, оглушённый тишиной, которая осталась после её слов.

Институт встретил его темнотой и запахом старой пыли. Только на вахте горела лампа. Семёныча на месте не было — ушёл делать обход. Но на его столе, в косом жёлтом свете, стоял маленький глиняный горшок.

Фиалка.

Алёша замер. Один-единственный упрямый зелёный росток тянулся к лампе. Раньше он видел в нём лишь смешную причуду старого вахтёра. Теперь — простое утверждение.

Жизнь цепляется.

Этого было достаточно.

Он вошёл в свою лабораторию. «Корректор» молчал, его тёмный экран казался слепым. Алёша даже не посмотрел в его сторону. Обошёл стол, заваленный схемами, и его взгляд остановился на том, что он игнорировал месяцами.

В дальнем углу, под пыльным брезентом, стояли дедовы часы. Тёмное дерево, пожелтевший циферблат с римскими цифрами, маятник, застывший навсегда. Механические. Сломанные. Единственная вещь в этой комнате, не имеющая отношения к квантовой физике. Вещь, связанная с памятью. С тем временем, когда ошибка была просто ошибкой.

Он подошёл и стянул чехол. В воздух взметнулось облачко пыли. Провёл пальцем по стеклянной дверце. Открыл её. Застывший мир латунных шестерёнок, тонких пружин и рычажков.

Мёртвый механизм.

Он принёс свою лампу, поставил рядом табурет. Придвинул ящик с набором точных инструментов — тех самых пинцетов, которыми он паял микросхемы для своего чудовища.

Алёша сел на пол перед часами. Он не знал, простит ли его Лена. Не знал, уедет ли она. Не знал, что будет завтра.

Но он знал, что может сделать прямо сейчас.

Он взял тонкий пинцет. Рука, державшая инструмент, была абсолютно твёрдой. Та самая точность, унаследованная от отца, теперь служила другой цели. Он склонился над механизмом, и в ярком свете лампы увидел её. Крошечную шестерёнку, соскочившую с оси.

Она заклинила весь ход времени.

Это требовало предельной концентрации, но не лжи. Порядка, но не симуляции.

Он аккуратно подцепил пинцетом заклинившую деталь.

Перезагрузка.

Без сохранения.

Тик-так.

Звук был твёрдым. Его можно было взвесить в ладони. Он капал в тишину лаборатории, вытесняя привычный гул старых трансформаторов, вымывая шёпот альтернативных реальностей из углов.

Тик-так.

Это был пульс единственной, неветвящейся прямой.

Алёша сидел на полу. Спиной прислонился к ножке стола, руки безвольно лежали на коленях. Он сделал это. Не рассчитал, не предсказал, а просто сделал. Починил что-то настоящее. Что-то, что жило своей механической жизнью, подчиняясь только пружинам и шестерёнкам, а не его панике.

Напротив, в высоком деревянном ящике, качался маятник. Его медная линза ловила свет единственной лампы и бросала на стену бегущую тень. Туда-сюда. Тик-так.

Это было просто. Как решённая задача.

Он закрыл глаза, вслушиваясь. Тишина в голове больше не звенела угрозой. Она была просто… отсутствием шума.

Дверь лаборатории скрипнула. Тихо, будто извиняясь.

Алёша открыл глаза.

На пороге стояла Лена.

Плащ на ней был тот же, тёмный, влажный от ночного дождя. Волосы, стянутые в хвост, казались почти чёрными. Она смотрела не на него. Её взгляд был прикован к часам, к ровному танцу маятника.

Он медленно поднялся. Колени хрустнули, как сухая ветка.

— Идут… — сказала она.

Её голос был почти шёпотом. Он утонул бы в прежнем гуле лаборатории, но в этой новой, хрупкой тишине прозвучал оглушительно.

— Лена… — начал он, но слова застряли.

Она наконец посмотрела на него. И он увидел, что в её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только усталость. И решение.

— Прежде чем мы что-то решим, Алёша, ты должен знать правду, — сказала она тихо, но твёрдо. — Ты был прав в одном. Я была с тобой не до конца честна. Это… моя работа.

Он замер.

— Я из службы внутренней безопасности НИИ. Мы несколько месяцев засекали странные вещи. Сначала — чудовищные, рваные энергоскачки из твоей лаборатории. Потом они прекратились, но на общих счётчиках крыла всё равно осталась аномалия — короткие, но невероятно мощные всплески, которые никто не мог объяснить. Будто что-то на микросекунды потребляло энергию целого квартала. Думали, диверсия. Промышленный шпионаж. Моя задача была — выяснить. Осторожно. Войти в доверие.