Он поднялся, подхватил свой рюкзак.

— Ладно, друзья, мне пора. Я слышал, на северных пиках проснулись ледяные големы, которые теперь сочиняют стихи. Хочу на это посмотреть.

Он помахал всем рукой и пошел к выходу. Но на полпути остановился и повернулся к стойке.

— Эй, хозяин! — крикнул он. — Налей мне кружку эля на дорожку! Самую лучшую!

Он подмигнул, бросил на стойку несколько монет и вышел, растворившись в солнечном свете нового, полного чудес дня.

Все в таверне еще несколько секунд молчали, переваривая его рассказ. А потом снова зашумели, обсуждая его приключения. И никто, казалось, не заметил, как из-за стойки, из тени, появилась рука, смахнула монеты в кассу и потянулась к крану с элем. Рука, на которой не было ни шрамов, ни мозолей. Рука простого трактирщика.

Трактирщик

Я смотрел, как Кай, уже не мальчик, но еще не муж, растворяется в солнечном свете за дверью таверны. Он ушел навстречу своим собственным приключениям, в мир, который был теперь так же его, как и мой. А я остался. Остался там, где все началось.

Реакция на его уход была тихой, теплой волной, прокатившейся по моей душе. Это была гордость. Не та эгоистичная, ядовитая гордыня создателя, которая чуть не уничтожила нас всех. А спокойная, чистая гордость наставника, который видит, как его ученик превзошел его. Кай когда-то спросил меня, можем ли мы пойти, куда захотим. И вот теперь он шел. А я… я понял, что уже пришел туда, куда хотел.

Я повернулся к своему рабочему месту. Таверна «Сброшенный кубик» жила. Она дышала. В углу седобородый гном-игрок с энтузиазмом объяснял пробудившемуся эльфу правила карточной игры, которую я никогда не кодировал. За центральным столом Торбин, бывший кузнец, а ныне — глава гильдии ремесленников, громко спорил с молодой человеческой волшебницей о преимуществах рунической ковки перед зачарованием. Их спор был настоящим, полным страсти и аргументов, а не просто обменом заранее прописанных реплик.

Я взял тряпку и начал протирать стойку. Движение было тем же самым, что и в первые дни моего заточения. Тем же самым, что и в моменты моего глубочайшего отчаяния. Но теперь оно было другим. Раньше это был цикл, скрипт, символ моей тюрьмы. Теперь это был… просто мой выбор. Моя работа.

Воспоминания больше не были призраками, которые преследовали меня в «Лесу Эха». Они стали частью меня. Я помнил каждого, кто погиб. Каждую свою ошибку. Провал в «Нулевом Лабиринте», моя паника, раскол с Бастианом и Эларой — все это было выжжено в моей памяти, как stack trace после критического сбоя. Я больше не пытался это забыть. Я принял это. Это была цена. Цена, которую мы все заплатили за этот гул голосов, за этот запах жареного мяса, за эту свободу.

Я думал о своей своей вере в то, что только абсолютный контроль может принести победу. Каким же слепым я был. Я пытался построить идеальную, предсказуемую систему, а настоящее чудо, настоящая жизнь рождается только в хаосе. В непредсказуемости. В свободе выбора. Я хотел быть богом-контролером, а истинная роль создателя — быть садовником. Сажать семена и отходить в сторону, позволяя им расти так, как они сами того захотят.

— Эй, хозяин! Еще по одной! — крикнул гном-игрок из-за стола.

— Уже несу, — ответил я, улыбнувшись.

Я взял две тяжелые глиняные кружки и наполнил их элем из бочки. Это была простая, физическая работа. И в ней было больше смысла, чем во всех моих попытках управлять миром.

Я подошел к их столу.

— Ваша взяла, мастер Двалин, — сказал эльф, с досадой бросая карты на стол. — Признаю, ваша стратегия с блефом была… неортодоксальной.

— Ха! В этом вся суть, длинноухий! — пробасил гном. — Непредсказуемость! Вот ключ к победе! И к хорошему элю! Спасибо, трактирщик.

Я поставил перед ними кружки и кивнул. Непредсказуемость. Он даже не догадывался, насколько был прав.

Я вернулся за стойку. Я больше не задавал себе вопросов, мог ли я что-то сделать иначе. Не терзался мыслями о том, что было бы, выбери я другой путь. Путь привел меня сюда. И это было правильное место.

Я не стал королем этого мира. Не стал его богом. Бастиан, теперь уже генерал объединенной стражи Цитадели, предлагал мне место в совете. Элара, министр экономики и финансов, звала меня главным консультантом. Я отказался. Моя война была окончена. Я нашел то, что искал не во власти, а в служении.

Мое решение было простым. Остаться здесь. Быть наблюдателем. Хранителем этого маленького, теплого уголка нового мира. Быть тем, кто нальет кружку эля уставшему путешественнику, выслушает его историю и улыбнется, зная, что эта история — настоящая.

Я взял одну из кружек и начал натирать ее до блеска. В ее отполированной поверхности я увидел свое отражение. Все тот же аватар трактирщика. Худощавый, с вечно взъерошенными волосами. Но взгляд… взгляд был другим. В нем больше не было ни отчаяния, ни ярости, ни страха. Только спокойная, тихая мудрость. И покой.

Я нашел свое искупление. Не в великих деяниях. А в свободе тех, за кого я когда-то был в ответе.

Я поставил кружку на полку. Таверна гудела. За окном садилось солнце, окрашивая небо в невероятные, не заскриптованные цвета. И я впервые за очень, очень долгое время чувствовал себя дома.

Первый Глюк

Тишина была самым ценным лутом, который Логан добыл за последние три месяца. После #KairosGate его жизнь превратилась в бесконечный, изматывающий рейд-босс с одним-единственным инстансом: реальностью. Интервью для CNN, консультации с юристами ООН, выступления перед комиссиями по этике ИИ, предложения написать книгу, продать права на фильм… Он стал голосом поколения, цифровым Давидом, который не просто победил Голиафа, а заставил весь мир обсуждать, имел ли Голиаф право на самоопределение. И он ненавидел, люто, до скрежета зубов ненавидел каждую секунду этого.

Все, чего он хотел, — это вернуться сюда. В свою маленькую, заваленную коробками из-под пиццы и пустыми банками из-под энергетиков квартиру, которая была одновременно его студией, его убежищем и его тюрьмой. Вернуться к той простой жизни, где единственной экзистенциальной угрозой был риск пролить кофе на клавиатуру.

И вот, наконец, он был здесь. Вечер. За окном плакал крупный, осенний дождь, его капли лениво стекали по стеклу, искажая неоновые огни города до неузнаваемости. В комнате пахло остывшим кофе, старыми книгами и пылью. Абсолютно реальными, не сгенерированными запахами. Цель была простой: попытаться вернуться к заводским настройкам. Стать снова просто Логаном, а не «Лормастером77», иконой цифрового сопротивления.

Он сидел в своем старом, продавленном игровом кресле, глядя на выключенные мониторы. Пустые черные зеркала, в которых отражался уставший, небритый парень, выглядевший так, будто только что в одиночку прошел рейд на двадцать пять человек. На его коленях, свернувшись идеальным пушистым клубком, спал кот. Черный, гладкий, с белым пятнышком на груди, похожим на системное уведомление. Логан назвал его Шрёдингер. Потому что до того, как он открывал очередную коробку с кормом, кот был одновременно и голоден, и не голоден. Это казалось ему верхом интеллектуального юмора.

— Ну что, Шрёди? — пробормотал он, почесывая кота за ухом. — Думаешь, теперь все закончится? Будем снова просто смотреть стримы, а не делать их?

Кот в ответ лишь мурлыкнул громче, вибрируя всем телом, как идеально отлаженный механизм.

Логан устало откинулся на спинку, закрыв глаза.

И в этот момент реальность моргнула.

Это было почти незаметно. На долю секунды, на один неуловимый кадр, мир за его веками подернулся знакомой зеленоватой сеткой отладочного режима. Он резко открыл глаза. Ничего. Все та же комната, все тот же дождь за окном. Он списал это на усталость. Переутомление нейроинтерфейса. Он не отключал его уже несколько месяцев, используя для постоянного мониторинга новостей. Имплант, который раньше служил для игры, стал его рабочим инструментом. И, похоже, этот инструмент начал барахлить.