Проныра плюхнулся в кресло, как мешок с картошкой. Смерть остался стоять позади, молчаливая и окончательная тень.

— Э-э-э… спасибо. Господин Джим… — начал Проныра, и его собственный голос показался ему жалким и скрипучим. — У нас, вроде как, дело… Очень необычное.

Господин Джим сложил тонкие пальцы домиком. И ждал.

Проныра начал говорить. Сбивчиво, путано, потея под холодным, изучающим взглядом своего двойника. Он нёс какую-то чушь про разные миры, про сломанный Хронометр, про шляпу… Он пытался объяснить концепцию мультивселенной человеку, чья работа заключалась в том, чтобы делать одну-единственную вселенную чуть менее населённой.

Господин Джим слушал с вежливым, почти научным интересом. Когда панический монолог Проныры наконец иссяк, в кабинете повисла тяжёлая тишина.

— Архимаг, говорите? — мягко переспросил Господин Джим. — Из реальности, где всё… чище? И он хочет вас, хм, стереть?

— Да! И мы подумали… ну, раз такое дело… ваша Гильдия… она могла бы взять контракт? На него? Мы, конечно, заплатить пока не можем, но…

— Любопытно, — произнёс Господин Джим, и его губы тронула едва заметная, холодная кривая, которую язык не поворачивался назвать улыбкой. — Особенно описание цели.

Он плавно, без единого лишнего движения, открыл ящик стола и достал оттуда свиток. Развернул его на полированной поверхности. Внизу стояла жирная восковая печать, которую Проныра не узнал.

— Оно полностью совпадает с контрактом, который я получил час назад, — продолжил Господин Джим своим спокойным, ровным голосом. — Заказчик, весьма состоятельный маг из другой… хм… ветки, проявил похвальную предусмотрительность и оплатил аванс. Золотом. Настоящим.

Он поднял на Проныру свои холодные глаза.

— За устранение «назойливой аномалии в поношенной куртке». И его… потустороннего спутника.

Кровь в жилах Проныры превратилась в ледяную крошку. Он открыл рот, но вырвался лишь тихий, сиплый хрип.

Господин Джим протянул руку и позвонил в маленький серебряный колокольчик. Звук был чистым, ясным и окончательным, как удар молотка судьи.

Двери кабинета с тихим щелчком закрылись. И Проныра заметил, что на них нет ручек с этой стороны.

В следующий миг мир взорвался не-движением.

Смерть не сражался. Он просто перестал быть там, где был, и оказался рядом с Пронырой. Костлявая рука снова вцепилась в его воротник. Стена за спиной Господина Джима вдруг перестала быть стеной. Она стала дырой, прорехой в ткани бытия. Проныра не видел, как они вырвались, он лишь почувствовал рывок, который едва не оторвал ему голову.

Последнее, что он видел, — это лицо Господина Джима. На нём не было ни злости, ни удивления. Лишь лёгкое профессиональное разочарование. Как у часовщика, у которого из-под пальцев выскользнула крошечная пружинка.

А потом их снова поглотила Квантовая Пена.

Но теперь это была не беспорядочная кутерьма. Это была погоня.

— Он нас пасёт! — закричал Проныра, когда они на долю секунды вынырнули в затопленном Анк-Морпорке, где по каналам скользили гондолы под управлением угрюмых троллей. — Он отсекает нам пути!

Смерть молчал, но его хватка на куртке Проныры стала жёстче.

Прыжок.

Мир, где все ходили задом наперёд.

Прыжок.

Мир, где Незримый Университет был гигантской пирамидой, а волшебники носили головные уборы фараонов.

Прыжок.

Мир, где гравитация работала через раз, и людям приходилось привязывать себя к мостовой.

Каждый мир был ловушкой. Каждый выход вёл в ещё более узкий коридор. Архимаг Джиминиус не гнался за ними. Он был пастухом, а они — двумя паникующими овцами, которых он методично гнал к бойне.

И вот, наконец, они попали туда.

Рывок — и тишина. Спёртая, пыльная.

Проныра стоял посреди коридора. Длинного, бесконечного, тускло освещённого одной чадящей лампочкой где-то очень далеко. Стены были оклеены дешёвыми обоями с отвратительным узором из бурых пятен, которые медленно «сползали» вниз, распадаясь на пиксельный шум. Пахло пылью, безнадёжностью и дешёвым табаком. Пахло всеми ночлежками, в которых Проныра когда-либо прятался от своей жизни.

Он обернулся. За его спиной была дверь. Он рванул к ней, дёрнул ручку.

Она открылась… в тот же самый коридор.

Он бросился к двери напротив, и сердце ухнуло в живот. За ней был тот же коридор. Он даже видел на обоях то же самое бурое пятно, от которого только что отвернулся.

Это была тюрьма, созданная из его собственных страхов.

В дальнем конце коридора, там, где свет лампочки едва рассеивал мрак, начала формироваться фигура. Сияющая, высокая, полная холодного, презрительного могущества. Архимаг Джиминиус.

— Ты всегда выбирал самый простой путь, не так ли? — его голос звучал отовсюду, не отражаясь от стен, а рождаясь прямо в ушах. — Прятался в тенях. Бежал от проблем. Я просто создал для тебя идеальное убежище. Коридор, из которого нет выхода.

Взгляд Проныры метнулся к Смерти в поисках хоть намёка на план, на ещё один рывок в неизвестность.

Но Смерть просто стоял. Неподвижный. Безмолвный. Он… наблюдал. Как учёный наблюдает за неизбежным химическим процессом в пробирке.

И в этот момент Проныра понял.

Шах и мат. Они не могли победить. Они пытались играть в шахматы с самой доской, которая меняла правила после каждого их хода. Они играли по чужим, заведомо проигрышным правилам.

Стена реальности за спиной Джиминиуса начала трескаться. Сквозь трещины просачивалась не темнота, а слепящая, абсолютная пустота, которая пожирала свет.

— Не принимай близко к сердцу, — произнёс Архимаг с ноткой почти академического сочувствия. — Это не казнь. Это исправление ошибки в коде.

Проныра закрыл глаза. Страха больше не было. Только бездонная, всепоглощающая усталость.

Он проиграл. Проиграл самому себе.

Небытие не имело ни вкуса, ни цвета. Оно было отсутствием всего, стерильной пустотой, которую Архимаг Джиминиус с аккуратностью мясника, разделывающего тушу, готовился вырезать из мироздания. Существование Проныры истончалось, превращаясь в призрачный набросок, который вот-вот сотрут небрежным движением. Он ждал последнего щелчка, финального разрыва, тихого «пшик» — и всё.

Вместо этого произошёл рывок.

Не плавное скольжение в забвение, а резкий, выворачивающий нутро толчок, словно Вселенную ударили под дых, и она, грязно икнув, выплюнула его обратно. Мир не появился — он обрушился. Слепящая белизна схлопнулась. Её сменила грубая текстура холодного камня под щекой и запах.

О, этот запах.

Густой, тёплый, как воздух в таверне у камина в первую промозглую ночь осени. Запах, который шептал, что сегодня тебя точно не выгонят на улицу. Запах горячего хлеба, дрожжей, растопленного масла и чего-то сладкого, уютного, вроде корицы или печёных яблок. Запах, которого не могло быть в гигиеничной ловушке Архимага. Запах, который был полной, оглушительной противоположностью небытию.

Проныра судорожно вздохнул, и этот аромат хлынул в лёгкие, утверждая его право на существование лучше, чем биение собственного сердца. Он сел, панически ощупывая себя. Руки, ноги, поношенная куртка с дыркой на локте — всё было на месте. Целое. Не стёртое.

— Что… — прохрипел он, поворачиваясь. Голос царапнул горло, чужой. — Как? Он же… мы же были…

Смерть стоял рядом, невозмутимый, словно только что сошёл с омнибуса после приятной загородной прогулки. Он методично отряхивал невидимую пылинку с плеча своего безупречно чёрного плаща.

— ОН ПОЧТИ ПРЕУСПЕЛ, — констатировал Смерть, и его голос, как всегда, прозвучал в голове Проныры холодными, идеально ровными буквами. — ЕГО ЛОВУШКА БЫЛА ПОСТРОЕНА НА ФУНДАМЕНТЕ ТВОИХ СТРАХОВ И АМБИЦИЙ. НА ЖАЖДЕ ВЕЛИЧИЯ И ПАНИКЕ ПЕРЕД ПРОВАЛОМ.

Проныра непонимающе моргал, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Но…

— НО В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, — продолжил Смерть, делая едва заметную паузу, словно сверяясь с внутренним протоколом, — ТВОЙ ОСНОВНОЙ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ВЕКТОР ИЗМЕНИЛСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ БОЯТЬСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ ЖЕЛАТЬ. ТЫ ПРОСТО… УСТАЛ.