Он ускорил шаг, потом ещё, и вот уже почти бежал, сам не зная куда. Ноги сами несли его к реке. К Медному мосту. Там всегда было людно, шумно. Там можно было затеряться.

На мосту он остановился как вкопанный, вцепившись в холодные, влажные от речной вони перила.

Внизу текла река Анк.

Только это была не она.

Река Анк, какой её знали и, по-своему, любили поколения жителей Анк-Морпорка, была густой, непрозрачной и по большей части твёрдой. Старая шутка гласила, что если упадёшь в Анк, то важнее не уметь плавать, а уметь быстро бегать. Эта же река…

Она была чистой.

На несколько мучительных, противоестественных, оскорбительных для здравого смысла секунд вода стала прозрачной. Сквозь неё можно было разглядеть дно, усеянное многовековым культурным слоем: проржавевшими мечами, пустыми бутылками, останками неудачливых воров и, кажется, целой каретой с лошадиным скелетом в упряжи.

А ещё там были рыбы. Они метались в абсолютной панике, бились друг о друга и судорожно хватали ртами воду, которая внезапно перестала быть их привычной, густой, питательной средой. Рыбы Анка, приспособившиеся к жизни в жидкости, которую можно было резать ножом, задыхались от чистоты.

Потом, так же внезапно, как и началось, всё кончилось. Привычная муть вернулась, и река снова стала собой — ленивой, коричневой и надёжной, как старый невыплаченный долг.

Проныра тяжело дышал. У его ног, на камнях моста, осталась небольшая лужица той самой, аномально чистой воды. Он уставился в неё.

И увидел своё отражение. Испуганное, бледное лицо с широко раскрытыми глазами.

А на голове у отражения была его старая, потрёпанная шляпа. Та самая, что висела сейчас на проклятом маятнике в Незримом Университете.

Холодный, липкий ужас, который до этого лишь подкрадывался и дёргал его за штанину, обрушился на него всей своей нечеловеческой тяжестью. Это был не просто хаос. Это был его хаос. Он не просто свидетель. Он — эпицентр.

А когда в Анк-Морпорке появляется эпицентр чего бы то ни было — будь то чума, бунт или просто необычно крупная драка — можно быть уверенным в двух вещах. Во-первых, кто-то обязательно попытается на этом заработать. А во-вторых, всё это в конечном итоге ляжет в виде рапорта на стол одного очень, очень уставшего человека.

В своём кабинете, пахнущем мокрой сигарной золой и старой, отсыревшей бумагой, командор Городской Стражи Сэмюэль Ваймс с монументальной усталостью читал рапорт. Он читал его уже в третий раз, наивно надеясь, что смысл написанного изменится, если смотреть на него достаточно долго и с правильным выражением лица.

Не изменился.

«…далее докладываю, — выводил на бумаге корявый, но дотошный почерк сержанта Колона, — что капрал Шноббс, Н. С., находясь при исполнении, предпринял попытку ареста капрала Шноббса, Н. С., за кражу мясного пирожка у самого себя. На допросе капрал Шноббс (пострадавший) утверждал, что капрал Шноббс (правонарушитель) появился из некоего мерцания, выхватил пирожок и скрылся в том же мерцании, оставив после себя лишь слабый, но отчётливый запах горчицы. Прошу указаний по дальнейшему оформлению дела, так как на данный момент неясно, кого сажать в камеру и, что более важно, с кого взыскивать стоимость пирожка (один пенни)».

Ваймс отложил рапорт. Он не вздохнул. Не потёр виски. Он просто сидел, глядя на стену. Где-то там, за окном, его город, его драгоценный, грязный, невыносимый и любимый город, снова выкидывал что-то такое, для чего в Уставе не было подходящей статьи.

Медленно, с аккуратностью хирурга, обезвреживающего особо капризную бомбу, он взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу.

Вверху листа он вывел заголовок: «Внутренний циркуляр Стражи №14».

А под ним начал: «Порядок действий личного состава при взаимодействии с собственными альтернативными, временными или иным образом парадоксальными версиями…»

За окном кто-то истошно завопил про солёных кошек. Ваймс даже не моргнул.

Проныра бежал. Он нёсся по кривым улочкам Теней, лавируя между мусорными кучами и подозрительными личностями, которые, впрочем, выглядели не более подозрительно, чем он сам. Его каморка. Единственное место в этом проклятом мире, где был порядок. Его порядок.

Он взлетел по скрипучей лестнице, перепрыгивая через прогнившие ступени, и замер перед своей дверью.

Что-то было не так.

Из-под двери не тянуло привычным, родным сквозняком.

Он толкнул дверь и застыл на пороге. Остатки самообладания утекали сквозь дыры в его стоптанных башмаках. Его комната, его крошечный оплот чистоты и предсказуемости, на секунду превратилась в свою ухмыляющуюся противоположность. Аккуратная стопка из трёх рубашек на сундуке стала грудой гниющего тряпья. Его начищенные до блеска отмычки, разложенные по размеру на тряпице, — горсткой ржавого железа. А потом всё вернулось на свои места.

Это было личное оскорбление. Удар ниже пояса. Вселенная не просто сходила с ума, она издевалась над ним.

Он шагнул внутрь.

И сердце пропустило удар, потом ещё один, а потом, кажется, решило вообще перестать работать за ненадобностью.

В его единственном, шатком кресле, которое он сам починил, используя ворованную проволоку и много непечатных выражений, кто-то сидел.

Высокая фигура в простом чёрном балахоне. Лица не было видно в глубоком капюшоне, но Проныра почему-то знал, что смотреть там не на что. В комнате было холодно. Не просто прохладно, а холодно тем мёртвым, всепроникающим, абсолютным холодом, от которого не спасает ни один очаг. Все звуки — капанье воды с потолка, шум с улицы, писк крыс под полом — исчезли. Осталась только давящая, плотная тишина.

В костлявых руках, выглядывавших из рукавов, фигура держала клипборд¹. Он, казалось, был сделан из спрессованной тишины и поглощал тусклый свет каморки, а не отражал его. На тёмной поверхности сами собой светились идеально чёткие буквы.

Проныра сглотнул. Во рту снова появился привкус анчоусов. Он стал сильнее.

— Кто… кто вы? — пролепетал он, пятясь к двери. — Я… я всё плачу Гильдии. Ну, почти… Если вы насчёт той курицы, так она сама мне под ноги бросилась, честное слово! Я вообще… я просто мимо…

Фигура не пошевелилась. Но в голове у Проныры раздался голос. Голос без звука, без тембра, похожий на буквы, высекаемые в граните.

ПРОКОПИЙ «ПРОНЫРА» НЕДОТЁПА.

Проныра споткнулся о порог и чуть не упал, больно ударившись копчиком.

ПРОЖИВАЕТ: ТЕНИ, КРИВОЙ ПЕРЕУЛОК, ВЕРХНИЙ ЭТАЖ НАД КРЫСАМИ. РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ВОРОВСТВО, МЕЛКОЕ. ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ: ПАРАЛИЗУЮЩАЯ НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ, СКЛОННОСТЬ К СУЕВЕРНЫМ РИТУАЛАМ И НЕОБОСНОВАННЫЙ ОПТИМИЗМ КАСАТЕЛЬНО КАЧЕСТВА ДЕШЁВОГО ПИВА.

— Я не… откуда вы… это какая-то ошибка! — его голос сорвался на писк. — Я не Прокопий! Меня Джим зовут! Все!

Фигура медленно наклонила капюшон, словно сверяясь с данными на своём нечеловеческом клипборде.

ПРИНЯТО. АЛЬТЕРНАТИВНОЕ ИМЯ: «ПРОНЫРА ДЖИМ». НЕ МЕНЯЕТ СУТИ.

— Да что вам…

ОШИБКА, — прервал его голос, не повысив тона, а просто заняв всё ментальное пространство, не оставив места для других мыслей, — ЭТО ТО, ЧТО ВЫ СОВЕРШИЛИ ПРИМЕРНО СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ И СОРОК ДВЕ СЕКУНДЫ НАЗАД. В ПОМЕЩЕНИИ, ИЗВЕСТНОМ КАК НЕЗРИМЫЙ УНИВЕРСИТЕТ. КОНКРЕТНЕЕ, ВАШЕ НЕУМЕСТНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ С АРТЕФАКТОМ КАТЕГОРИИ «ЛУЧШЕ БЫ НЕ ТРОГАЛ».

Проныра рухнул на пол. Ноги просто отказались его держать. Он сидел на грязных половицах, обхватив голову руками, и тихо, жалко скулил, как побитый щенок.

— Я не хотел… я не знал… оно просто гудело… а шляпа… руки были заняты…

ДА. ШЛЯПА. — В беззвучном голосе послышалось нечто, что у живого существа можно было бы счесть за очень, очень тяжёлый вздох. — ИМЕННО. ШЛЯПА.

Фигура в кресле, наконец, пошевелилась. Она медленно поднялась во весь свой пугающий рост. И Проныра увидел под капюшоном то, что и ожидал, и боялся увидеть всю свою жизнь. Голый череп. И пустые глазницы, в которых горели две крошечные синие точки, похожие на далёкие, умирающие звёзды.