Джиминиус обернулся. На его безупречном лице отразилось лёгкое раздражение, как будто с ним заговорил стул.

— Вот как? И какой же, позволь узнать?

— ВЫ ПРЕДПОЛАГАЕТЕ, ЧТО МОЖЕТЕ КОНТРОЛИРОВАТЬ МЕНЯ, — в голосе Смерти не было угрозы. Лишь констатация неоспоримого физического закона. — ЭТО ОШИБКА.

С этими словами Смерть взмахнул рукой.

Воздух рядом с ним не засиял, не открылся порталом. Он треснул. Как кусок чёрного, перекалённого обсидиана, по которому со всей силы ударили молотом. За трещиной клубился знакомый, хаотичный туман Межвременья.

— Я не позволю… — начал Джиминиус, и его ладонь вспыхнула слепящим белым светом.

Но он опоздал.

Костлявые пальцы Смерти сомкнулись на шивороте поношенной куртки Проныры с силой кузнечных тисков. Боли не было — лишь неодолимая, абсолютная сила, дёрнувшая его назад. Мир идеальной чистоты, холодного величия и безжалостной логики сжался в одну точку и исчез.

Последнее, что он увидел, было лицо Архимага Джиминиуса. Искажённое не злобой, а холодным, расчётливым гневом учёного, у которого из-под носа только что украли важнейший образец для препарирования.

Трещина в реальности захлопнулась с сухим щелчком, оставив после себя лишь звенящую тишину идеального кабинета и едва уловимый запах чего-то горелого.

Проныра не знал, куда их несёт, но одно он понял с ужасающей ясностью. До этого момента он спасался от вселенной. Теперь ему придётся спасаться от самого себя.

И эта версия, в отличие от него, никогда не боялась доводить начатое до конца.

Падение.

Не то, что в пропасть, где есть верх и низ и хотя бы понятное направление для паники. Это было падение сквозь саму идею падения. Состояние распада, когда тебя швыряет сквозь бесконечные, слипшиеся страницы мироздания.

Туда. Сюда. Никуда.

Мимо пронёсся Анк-Морпорк, вымощенный костями драконов. За ним — мир, где река Анк была чистой, как горный ручей, и от этого выглядела совершенно мёртвой. Вот мелькнул Незримый Университет, вырезанный из цельного куска имбирного пряника; в нос ударил густой запах корицы и застарелого академического отчаяния.

Выворачивало не желудок — тот давно потерялся где-то между реальностью, где люди питались солнечным светом, и той, где лучшим деликатесом считались хорошо прожаренные носки. Выворачивало саму душу. Каждая проплывающая мимо картина была упрёком, каждая упущенная возможность — пощёчиной.

Он спасался от той версии себя, что хотела его убить, пролетая сквозь тысячи версий, которым было на него плевать.

Костлявые пальцы, сжимавшие его воротник, разжались.

Удар. Твёрдое. Холодное. Липкое.

Проныра лежал на полу какой-то таверны, которая существовала лишь наполовину. Вдохнуть не получалось — воздух был слишком густым, похожим на серый туман.

— Он нас найдёт! — выдохнул он, и слова утонули в этой мгле. — Ты… ты видел его глаза?

СМЕРТЬ СТОЯЛ РЯДОМ. Чёрная дыра в сером ничто. Единственный гвоздь, вбитый в стену из тумана. Он был якорем в этом безбрежном океане безумия, и это почему-то пугало ещё больше.

— ДА.

— Там же… там же пусто! — Проныра сел, вцепившись пальцами в волосы. Пальцы мелко дрожали. — В них нет ни страха, ни сомнений. Он не думает, он просто… делает! А мы что? Куда нам? Оружие! Нам нужно оружие!

Он вскочил, озираясь, будто надеялся найти на этом призрачном полу меч-кладенец или хотя бы крепкую дубину.

— Или спрятаться! Точно! Может, есть мир, где я… ну, не знаю… камень? Обычный серый камень у дороги! Он же не станет проверять каждый камень, а?

Взгляд, брошенный на Смерть, был полон такой отчаянной, безумной надежды, на какую только способен человек, предложивший в качестве плана побега превращение в неодушевлённый предмет.

— КАМЕНЬ. НЕЭФФЕКТИВНО, — бесстрастно прозвучал ответ у него в черепе. — КАМНИ НЕ ИСПЫТЫВАЮТ ПАНИКИ. ЕЁ ОТСУТСТВИЕ ВЫЗВАЛО БЫ У НЕГО ПОДОЗРЕНИЯ.

Проныра издал звук, похожий на стон кота, которому на хвост наступил тролль.

— Так что же?! Что?! Назад к Хронометру нельзя, он там уже ждёт! Прыгать наугад — тоже! Он умнее меня! Он — это я, если бы у меня хватило духу прочесть хоть одну книгу до конца и не бояться, что хозяин ночлежки выбьет из меня долг!

И тут, в самом тёмном и липком уголке его души, там, где он прятал огрызки чужих обедов и собственные страхи, шевельнулось нечто отвратительное. Зависть. Жгучая, ядовитая, как дешёвый джин. Он завидовал этому холодному, безжалостному чудовищу в мантии Архимага. Он ненавидел его не за то, что тот хотел его убить. А за то, что тот смог стать таким.

— ВЫВОД КОРРЕКТЕН, — прервал его самокопание Смерть, и Проныра вздрогнул. — СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ЦЕЛЬ ИЗМЕНИЛАСЬ. ПРИОРИТЕТ АЛЬФА: НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ УГРОЗЫ. ПРИОРИТЕТ БЕТА: ВОССТАНОВЛЕНИЕ СТРУКТУРНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ.

Проныра тупо уставился в пустоту. Он не понял и половины, но общий смысл дошёл до него, как холод промозглой ночи доходит до костей через дырявый башмак. Неотвратимо.

— Мы… что, будем охотиться на него? — его голос сорвался на шёпот. — На Архимага? Это же как пытаться обокрасть собственное отражение в зеркале, которое вооружено и знает твой следующий шаг!

— МЫ НАЙДЁМ ИНСТРУМЕНТ, — ответил Смерть. — ИЛИ ДРУГОЕ ОТРАЖЕНИЕ.

Он протянул костлявую руку и указал пальцем в особенно густой сгусток реальности. Тот переливался оттенками грозового неба и пах тёмным шоколадом и порохом.

— ТУДА.

Пощёчина тишиной.

Один миг — хаос и вой несуществующих ветров. Следующий — прохладная, неподвижная пустота просторной приёмной. Тёмное дерево стен поглощало звук. Воздух пах дорогой полиролью, старой кожей и чем-то ещё, едва уловимым. Холодным металлом и порядком.

Это был запах отсутствия ошибок.

Проныра поёжился. Он инстинктивно приготовился к запаху крови, застарелого пота или хотя бы дешёвого пива. Но здесь пахло профессионализмом. Чистым, идеально смазанным инструментом, который никогда не даёт осечек.

Они были в Гильдии Убийц. Но не его Гильдии. Эта была… настоящей.

За массивным столом из чёрного дерева сидела секретарша. Её причёска была настолько строгой и остроконечной, что ею, вероятно, можно было вскрывать письма. Или сонные артерии. Она мельком взглянула на них, на Смерть, и, ни на секунду не изменившись в лице, вернулась к своим бумагам. Антропоморфные персонификации здесь, видимо, были вписаны в прейскурант.

В углу, в глубоком кожаном кресле, сидел единственный другой посетитель. Пожилой мужчина в безупречном чёрном костюме. Он не точил кинжал, не проверял тетиву арбалета. На столике перед ним стояло крошечное деревце в плоской чаше. Мужчина методично, с нечеловеческим терпением, состригал с него лишние листочки крошечными серебряными ножничками.

Здесь, в самом сердце ремесла по отниманию жизней, этот человек создавал жизнь. Идеальную, выверенную, безупречную. Проныру пробрал озноб. Он вдруг вспомнил свою помятую медную шкатулку со сломанной шестерёнкой. Желание починить её, сделать что-то целым, а не сломанным, нахлынуло с новой, почти болезненной силой.

— Господин Джим примет вас, — произнесла секретарша, не отрываясь от бумаг.

Двойные двери из того же тёмного дерева бесшумно отворились.

Кабинет был ещё больше и ещё аскетичнее. Огромный стол, два кресла. Ни картин, ни трофеев. Только их тени на стенах, тёмные и плотные, словно сама комната высасывала из них цвет.

За столом сидел он.

Вернее, не совсем он. Эта версия Проныры была худой, подтянутой и двигалась с плавной, ленивой грацией сытого хищника. Идеально скроенный шёлковый халат тёмно-сливового цвета. Лицо то же, но без вечной печати страха. Взгляд его тёмных глаз был холодным, внимательным и абсолютно пустым. Взгляд человека, который давно разменял душу на набор безупречных навыков.

Это был Господин Джим, глава Гильдии Убийц.

— Присаживайтесь, — его голос был тихим и вежливым.