С одной стороны — его амбициозные, безжалостные копии, которые дрались за право стереть его.

С другой — его единственный союзник, который методично готовил стирание их всех.

А под ногами гудел пол, вибрируя от работы машины, которая исполнит приговор.

Внутри Проныры, в его маленькой, перепуганной душе, столкнулись два урагана.

Старый, привычный цинизм вскочил и зааплодировал. «Ну конечно! Я так и знал! Всем от тебя что-то нужно! Никому нельзя верить! Думал, этот скелет в плаще другой? Дурак! Ты всегда был дураком!»

Но рядом с ним, робко и неуверенно, поднялась новая, слабая сила. Чувство, родившееся в тот момент, когда он увидел лицо пекаря, пробующего хлеб с солью. Стыд. «Но я же пытался…» — шептала она. — «Я вернулся. Я хотел всё исправить… Я не убежал. Почему? Почему именно тогда, когда я впервые в жизни решил не быть трусом… это и оказалось последним гвоздём в мой гроб?»

Он застыл.

Его мозг, тот самый орган, который мог найти тридцать четыре причины не переходить дорогу, наконец-то получил задачу по своему масштабу. И он с энтузиазмом принялся сжигать последние остатки надежды.

Так. Варианты.

Примкнуть к двойникам? Помочь им одолеть Смерть. А потом? Они посмотрят на меня, на оригинал, на причину всех бед… и сотрут. Я для них — ошибка, которую нужно исправить.

Помочь Смерти? Помочь ему остановить этих маньяков. А потом он с благодарностью похлопает меня костлявой рукой по плечу и нажмёт на кнопку «Удалить всё». Я для него — главная часть проблемы.

Сбежать? Гениально. Куда? Вселенная — это ловушка. И таймер уже не тикает, он гудит.

Сделать что-то с Хронометром самому? О, да. Конечно. Я, Проныра, который боится украсть кошелёк, сейчас подойду и починю вселенский парадокс. Я только хуже сделаю. Я уже* сделал хуже!*

Он смотрел на свои руки. Руки, которые умели вскрывать замки. Руки, которые помнили, как обращаться с крошечными шестерёнками. Руки, которые подсыпали соль в чужое счастье.

Сейчас они были бесполезны.

Он не мог двигаться. Не мог говорить. Не мог дышать.

Его паралич нерешительности, тот самый, что мешал ему сделать выбор между «украсть» и «не украсть», достиг своего апогея. Он вырос до вселенских масштабов. Теперь перед ним был выбор между смертью, смертью и смертью. И он не мог выбрать.

Он просто стоял. Маленькая, застывшая фигурка в самом центре бушующего хаоса, под перекрёстным огнём чужих амбиций и безжалостного порядка.

А низкий, ровный, всепроникающий гул Хронометра продолжался.

Это был звук конца света, который наступает не с грохотом, а с методичным гудением идеально смазанного механизма. Похоронный колокол по всем возможным будущим сразу.

Вселенная держалась на гуле.

Это был не просто звук. Это был фундамент. Низкая, всепроникающая вибрация Квантового Хронометра ввинчивалась в череп, заставляла дрожать пломбы в зубах и наполняла воздух густым, почти осязаемым давлением. И сейчас этот гул становился выше, тоньше, злее. Словно натянутая до предела струна, готовая вот-вот лопнуть.

Вокруг Проныры кипела свара, которая в любой другой день сошла бы за обычную потасовку на рынке. Его собственные, улучшенные версии вели себя точь-в-точь как пауки в банке, только что осознавшие, что банка дала трещину и скоро их всех смоет в сточную канаву.

— Идиот, ты нарушишь каузальную решётку! — шипел Архимаг Джиминиус. Его пальцы, унизанные перстнями, которые в иных мирах стоили бы целое королевство, сплетались в узел из мерцающих рун. Взгляд его был прикован не к противникам, а к Хронометру, как у хирурга, смотрящего на пациента с редкой и крайне заразной формой космической оспы. — Здесь нужна точность! Деликатность! А не… вот это вот всё!

— К крокам твою решётку! — рявкнул Проныра-Торговец. Его камзол из дорогого, но помятого бархата издавал запах паники и дорогих сигар. На лице застыло выражение человека, у которого прямо из-под носа уводят сделку всей его не одной жизни. Он грубо оттолкнул Проныру-Вора, уже по-змеиному подбиравшегося к Хронометру сзади. — Пока ты тут колдуешь свои заумные фокусы, эта штуковина нас всех на ноль помножит!

Он ткнул толстым пальцем в сторону оригинального Проныры, застывшего между ними, как испуганный кролик на финишной прямой собачьих бегов.

— Эй, ты! Да, ты, оригинал бракованный! Сколько ты хочешь, чтобы просто… ну, чтобы ты… перестал существовать? А? Десять тысяч золотых анк-морпоркских долларов? Двадцать? Назови цену! Я куплю твоё право на существование и подарю его… ему! — он неопределённо махнул в сторону Джиминиуса. — Пусть он станет главным. Мне плевать, лишь бы мои склады не превратились в стадо очень удивлённых овец!

— Он не продаётся, — вмешался Проныра-Вор. Его голос был тихим, ровным, и от этого спокойствия по спине бежали мурашки. В руке он небрежно поигрывал тонким, как игла, стилетом. — Он… наш общий актив. Неликвидный, да. Но мы его не продадим. Мы его ликвидируем. Аккуратно.

Проныра слушал их, но не слышал. Голоса сливались в общий шум, во вселенскую мигрень, сдавившую виски. Он смотрел на их лица — своё лицо, но искажённое, отполированное амбициями, властью, деньгами, жестокостью. Они все хотели что-то сделать. Исправить. Захватить. Уничтожить. Выбрать.

Именно в этот момент Хронометр издал новый звук.

Не гул.

Короткий, сухой, почти деликатный щелчок. Словно лопнула старая, пересохшая струна на лютне.

В тот же миг массивный дубовый стул, на котором всего полчаса назад дремал один из младших волшебников, прежде чем его согнала с поста паника, мерцанул. На долю секунды он стал прозрачным, как слеза призрака, а затем… просто исчез.

Не сгорел. Не рассыпался в пыль. Не телепортировался.

Он был стёрт.

На его месте осталась лишь пустота и едва уловимый запах старой, сухой бумаги, мгновенно обратившейся в ничто.

Смерть, до того хранивший величественную неподвижность, слегка наклонил череп. Его коса, поднятая для финального, очищающего удара, замерла в воздухе. Он ничего не сказал, но Проныра вдруг понял.

Процесс пошёл. Без команды. Без разрешения. Аннигиляция, самое чистое и простое решение с точки зрения космической бюрократии, началась автоматически. Машина больше не ждала.

Этот щелчок стал последней деталью в мозаике, которая с болезненным скрежетом складывалась в голове Проныры.

Он смотрел на своих двойников, слишком поглощённых спором, чтобы заметить исчезновение стула. Они суетились. Пытались повлиять, изменить, направить, заставить.

Они кормили машину своей волей.

Воспоминания о других жизнях, до этого бывшие источником мучительной зависти и жгучего стыда, вдруг пронеслись в его сознании не как калейдоскоп сожалений, а как сухие, бесстрастные данные на пергаменте.

Вор, вечно оглядывающийся через плечо.

Герой-стражник, уставший от боли и потерь.

Архимаг, одинокий в своём холодном, как склеп, величии.

Пекарь, счастливый в своей простой, душной пекарне.

Все они были результатом выбора. Маленького или большого — не имело значения. Пойти направо, а не налево. Украсть или пройти мимо. Сказать «да» или «нет». Жениться или остаться одному. Каждый выбор, каждое действие, даже самое ничтожное, было развилкой. Новой трещинкой на стекле реальности. Новым топливом для этого ненасытного гудящего механизма.

И весь шум мира — крики его копий, треск магии, нарастающий вой Хронометра — вдруг схлопнулся. Он не исчез, он просто потерял смысл, превратившись в монотонный, далёкий фон, как шум дождя за окном в тёплой комнате.

В голове Проныры наступила тишина.

Абсолютная. Пронзительная. Звенящая.

Он слышал только два звука: свист собственного дыхания и медленный, тяжёлый, напуганный стук своего сердца.

И в этой тишине родилась мысль. Настолько простая и настолько чуждая всему, что он знал, что от неё перехватило дух.