Когда некоторые республиканцы призвали заменить все дипломатические миссии консулами, которые только и требовались для ведения международной торговли, иностранные наблюдатели были ошеломлены. «Они необычны, эти люди», — заявил новый российский поверенный в делах в Вашингтоне. «Они хотят коммерческих связей без политических. Однако мне кажется, что одно обязательно зависит от другого». Возможно, это было верно для старого монархического мира, но не для нового республиканского, как считали джефферсоновцы.[1570]
Хотя Гамильтон считал Джефферсона и Мэдисона утопическими мечтателями, лидеры республиканцев не были абсолютно наивны в отношении мира. Они боялись, как писал Мэдисон в 1792 году, что «всеобщий и вечный мир… никогда не будет существовать только в воображении прозорливых философов или в груди доброжелательных энтузиастов». Тем не менее, поскольку война была не только глупой, но и злой, лидеры республиканцев все же надеялись, что прогресс разума в конце концов положит конец войне; «а если на что-то можно надеяться, — говорил Мэдисон, — то все должно быть испытано».[1571] Это глубокое желание избежать обычной войны, если это вообще возможно, стало движущей силой политики республиканцев на протяжении всего периода.
Республиканцы признавали, что даже республикам иногда приходится вступать в войну. Но если войны будут объявляться исключительно властью народа, и, что ещё важнее, если расходы на эти войны будет нести непосредственно и исключительно то поколение, которое их объявило, то, как писал Мэдисон в 1795 году, «государство получит достаточное вознаграждение». Всех «войн по глупости» можно будет избежать, останутся лишь короткие «войны по необходимости и для обороны», да и те могут исчезнуть. «Если бы все нации последовали [этому] примеру, — говорил Мэдисон, — награда удвоилась бы для каждой, и храм Януса мог бы быть закрыт, чтобы никогда больше не открываться».[1572] Это был один из аспектов либеральной мечты о всеобщем мире, разделяемом просвещенными людьми во всём мире.
Однако в мире монархий республиканцы пришли к выводу, что лучшая надежда для Соединенных Штатов избежать войны — это создать некую мирную республиканскую альтернативу ей. «Война — не лучший двигатель, к которому мы можем прибегнуть, — говорил Джефферсон, — природа дала нам другой — нашу торговлю, которая, если ею правильно управлять, будет лучшим инструментом, чтобы заставить заинтересованные нации Европы относиться к нам справедливо».[1573] Мирное принуждение, использующее коммерческую дискриминацию против иностранных врагов и подкрепленное, в конечном счете, удержанием американской торговли, было, по словам Мэдисона, «наиболее вероятным средством достижения наших целей без войны».[1574] Другими словами, большинство республиканских лидеров, особенно Джефферсон и Мэдисон, верили в использование экономических санкций — то, на что и сегодня часто ссылаются как на альтернативу прямому применению военной силы.
ОДНАКО ПРЕЖДЕ ЧЕМ ДЖЕФФЕРСОН попытается применить это мощное оружие против бывшей материнской страны, ему необходимо решить давнюю проблему с берберскими пиратами.[1575] В сознании Джефферсона эта проблема была связана с основной проблемой самой Англии, и эта связь заставляла его гораздо охотнее прибегать к военной силе в борьбе с Берберскими государствами, чем это могло бы быть в противном случае.
На самом деле, когда речь шла о продвижении американских интересов, Джефферсон был готов отбросить свои самые глубокие предрассудки. Летом 1805 года он даже рассматривал возможность заключения союза с Великобританией, чтобы показать Франции и Испании (последняя объявила войну Великобритании в декабре 1804 года), что Соединенными Штатами нельзя помыкать, особенно в вопросе о расширении американских границ Луизианы. Маловероятно, что он зашел бы так далеко. А вот с Берберскими государствами дело обстояло иначе. Поскольку ни он, ни Мэдисон не хотели, чтобы европейские государства воспользовались «предполагаемым отвращением этой страны к войне», лидеры республиканцев, конечно же, не собирались позволять «мелким» тиранам Северной Африки выйти сухими из воды.[1576]
К концу XVIII века Берберские государства Северной Африки — Марокко, Алжир, Тунис и Триполи — утратили былую мощь в средиземноморском мире. Они больше не представляли угрозы для великих держав — Великобритании и Франции, которые просто откупались от них ежегодной данью и использовали их, чтобы избавить Средиземноморье от более мелких соперничающих торговых народов, таких как датчане или итальянские города-государства. Эти более мелкие народы, не имевшие мощного флота или ресурсов, чтобы откупаться от североафриканских пиратов, были уязвимы для захвата своих кораблей и моряков и поэтому старались оставить основную часть средиземноморской торговли великим державам. В таком уязвимом положении оказались и новые независимые Соединенные Штаты.
Пока американские торговые суда оставались колонистами Великобритании, они находились под защитой британского флага. Но с обретением независимости торговые суда Америки стали легкой добычей для этих берберских пиратов, или каперов, — именно такой правовой статус большинство европейцев придавали мусульманским налетчикам. (Частники получали комиссионные от своих правительств и, предположительно, нападали только на суда, принадлежащие государствам, против которых их правительства объявили войну). Британское правительство было в восторге от того, что коммерческая конкуренция со стороны Соединенных Штатов будет пресечена. «Маловероятно, что американские штаты будут вести очень свободную торговлю в Средиземном море», — заявил лорд Шеффилд в 1784 году от имени британского министерства; «ни одна из великих морских держав не будет заинтересована в том, чтобы защищать их там от Берберских государств».[1577]
В 1784 году Марокко захватило американский корабль, но не поработило его моряков; вместо этого в 1786 году оно подписало мирный договор с Соединенными Штатами, который существует до сих пор, что делает его самым долгосрочным договором в истории американской дипломатии.[1578] В 1785 году Алжир, подстрекаемый Великобританией, захватил два американских корабля и обратил их экипажи в рабство. Не имея никаких ресурсов, финансовых или иных, для нанесения ответного удара, Конгресс Конфедерации оставался беспомощным, возмущенный тем, что, как сообщала одна из американских газет, «британский двор потворствует этим варварам в их набегах на нашу торговлю». Американцы были убеждены, что британское правительство преследует конечную цель сделать британские корабли «перевозчиками всего имущества, импортируемого и экспортируемого между Британией и Америкой».[1579] Это унижение от рук пиратов-мусульман не только способствовало желанию американцев создать в 1787 году гораздо более сильное национальное правительство, но и усилило гнев, который многие американцы испытывали по отношению к бывшей материнской стране.
На протяжении 1780-х годов Джефферсон занимал жесткую позицию в отношении Берберских государств. Он считал, что они настолько погрязли в исламском фатализме и тирании Османской империи, что их отсталые и ленивые общества не поддаются реформам. Он пришёл к выводу, что военная сила может быть единственным способом справиться с этими мусульманскими пиратами. Предложите им торговые договоры на основе равенства и взаимности, сказал он, а если они откажутся и потребуют дань, тогда «идите на них войной».[1580] Джон Адамс не согласился. Он считал, что дешевле будет платить дань этим североафриканским государствам, чем вступать с ними в войну. «За годовой процент в 30 000 фунтов стерлингов, а возможно, и за 15 000 или 10 000 мы можем иметь мир, в то время как война будет топить нас ежегодно в десять раз больше». Джефферсон привел в ответ свои собственные расходы и расчеты, включая создание «флота из 150 пушек, половина из которых должна находиться в постоянном плавании», и все это указывало на преимущества войны вместо выплаты дани.[1581] Пока эти два посла, один в Париже, другой в Лондоне, вели дебаты о том, как лучше поступить с Берберскими государствами в 1780-х годах, они пришли к пониманию того, что правительство Конфедерации не в состоянии ни вступить в войну, ни платить дань.
