Для Бэкуса истинная религия была жизненно важна для общества, но, тем не менее, она должна была опираться в конечном итоге на «добровольное послушание богооткровенной воле», а не на принудительную власть правительства. Свобода совести для Бэкуса, как и для Джефферсона, не была следствием рационалистического и языческого Просвещения. Бэкус и баптисты пришли к своей вере в отделение церкви от государства в силу необходимости быть сектой меньшинства в рамках поддерживаемых налогами установленных церковных систем и из пиетистского желания создать собранные волюнтаристские церкви из отдельных верующих.
Хотя Бэкус и большинство других баптистов стали добрыми республиканцами Джефферсона, их поддержка упразднения пуританских церквей не означала конца того, что Бэкус называл «сладкой гармонией» между церковью и государством; она означала лишь то, что Царство Христа должно быть свободно евангелизировать общество посредством убеждения при содействии сочувствующих, но несектантских правительств. Хотя Бэкус не хотел вмешательства государства в дела религии, он все же ожидал, что правительство поможет религии создать климат, в котором христианская истина будет преобладать. Поэтому он и другие протестанты-евангелисты могли поддерживать законы, обязывающие посещать церковь и соблюдать субботу, а также религиозные экзамены для занятия государственных должностей, даже выступая за отделение церкви от государства.[1471]
И ХОТЯ ДЖЕФФЕРСОН МОГ НЕ ЗАМЕЧАТЬ все более религиозного характера страны, многие другие представители элиты вскоре осознали происходящее; более того, некоторые из них сами проявили запоздалый интерес к религии. Даже если в частном порядке они презирали христианство, их внешнее поведение соответствовало религиозности широких слоев населения. Франклин поступил мудро, посоветовав своему другу в 1786 году не публиковать ничего, направленного против традиционного христианства. «Тот, кто плюет против ветра», — сказал он, — «плюет себе в лицо». Томас Пейн уничтожил свою репутацию в Америке своими язвительными комментариями о христианстве в книге «Век разума» (1794).[1472]
Одно дело — поносить христианство в уединении своего дома, но Пейн открыто выступал перед простыми людьми на улицах. По возвращении в Америку из Европы в 1802 году он подвергся нападкам в прессе как «лживый, пьяный, жестокий неверный». Даже бывшие друзья и единомышленники, такие как престарелый Сэмюэл Адамс, скорбели по поводу того, что, по их мнению, Пейн пытался «нехристианизировать массу наших граждан».[1473] Великий выразитель здравого смысла простого народа серьёзно ошибся в оценке религиозности этого народа.
В эпоху революции Гамильтон утратил свои юношеские религиозные наклонности и превратился в обычного либерала с деистическими наклонностями, который в лучшем случае нерегулярно посещал церковь. Люди даже рассказывали истории о его шутливых упоминаниях о религии. Во время Филадельфийского конвента 1787 года Франклин предложил каждый день вызывать священника, чтобы тот возносил молитвы «Создателю Вселенной», дабы утихомирить разгоревшиеся дебаты. Предполагается, что Гамильтон ответил, что Конвенту не нужна никакая «иностранная помощь». Когда позже Гамильтона спросили, почему члены конвента не признали Бога в Конституции, он якобы ответил: «Мы забыли».
Спустя десятилетие или около того забыть Бога было не так просто, и в 1790-х годах Гамильтон начал восстанавливать свой прежний интерес к религии, отчасти в ответ на то, что он считал атеизмом французских революционеров и их сторонников в Америке. К 1801 году, после своего отпадения от власти, он стал все более набожным. В 1802 году он предложил создать Христианское конституционное общество — сеть межштатных политических клубов, которые бы пропагандировали добрые дела и федералистскую партию. К моменту своей смерти в 1804 году он стал истинно верующим человеком, отчаявшись на смертном одре принять Святое Причастие от епископального священника.[1474]
Многие лидеры осознали, что им придётся пойти на уступки растущей евангелической религиозной атмосфере. В 1801 году, когда наследник нескольких поколений пресвитерианских богословов Аарон Бёрр стал вице-президентом, его критиковали за то, что он не был «ни в одном месте общественного богослужения в течение десяти лет». Обеспокоенный будущей политической карьерой Бёрра, его близкий соратник напомнил ему о пресвитерианском голосовании и предупредил: «Не лучше ли вам пойти в церковь?».[1475]
Другие лидеры также начали задумываться о посещении церкви. В 1806 году юрист Сент-Джордж Такер из Виргинии, хотя и был пожизненным деистом, был настолько напуган социальным хаосом, который, предположительно, вызывала неверность, что был готов поддержать государственные субсидии для христианских учителей, независимо от их конфессиональной принадлежности. Ной Уэбстер, Уильям Вирт и Джон Рэндольф также отбросили свой юношеский деизм в пользу евангелической религии начала XIX века. К 1806 году Уильям Купер, ранее презрительно относившийся к церквям, пришёл к убеждению, «что наше политическое благополучие во многом зависит от соблюдения правил религии», и начал поощрять и субсидировать новые церкви округа Отсего, или, по крайней мере, те церкви, которые были ортодоксальными и консервативными. Даже просвещенное масонство стало гораздо более религиозным институтом в первые десятилетия девятнадцатого века.[1476]
В 1811 году выдающийся юрист Джеймс Кент, председатель верховного суда Нью-Йорка, фактически признал в известном деле о богохульстве «Народ Нью-Йорка против Рагглса» правовую связь между штатом и религией. Хотя Кент признал, что в Нью-Йорке нет официально учрежденной церкви, что его конституция гарантирует свободу религиозных убеждений и что в штате нет закона, запрещающего богохульство, он, тем не менее, заявил, что презрительное отношение к христианской религии, исповедуемой почти всем обществом, как это сделал Рагглс, — это «удар по корням моральных обязательств и ослабление надежности социальных связей». То, что Кент был готов объявить христианство частью общего права штата Нью-Йорк, когда он презирал религиозный энтузиазм и в частном порядке называл христианство варварским суеверием, говорит о том, насколько пугающим мог быть популярный евангелический климат Второго Великого пробуждения.[1477]
Тем не менее, распространение конкурирующих евангелических религиозных групп в сочетании с просвещенным мышлением дворянства вскоре свело на нет все, что осталось от идеи европейского типа принудительной государственной церкви. В последующие десятилетия после революции остатки традиционных церковно-государственных связей и институтов были окончательно уничтожены: Южная Каролина в 1790 году, Мэриленд в 1810 году, Коннектикут в 1818 году, Нью-Гэмпшир в 1819 году и Массачусетс в 1833 году.
РИМСКИЕ КАТОЛИКИ на европейском континенте, конечно, привыкли к государственно-церковным установлениям, но в Америке любое подобие католического установления было невозможно. Насчитывая в 1790 году около тридцати пяти тысяч человек, они все ещё составляли ничтожное меньшинство во всех штатах. Даже в Мэриленде, где доля католиков была самой большой, их насчитывалось всего около пятнадцати тысяч человек из почти трехсот двадцати тысяч населения Мэриленда на момент первой переписи. Во всех колониях католики подвергались политической дискриминации, но Революция создала атмосферу большей терпимости. В 1783 году Род-Айленд отменил свой закон 1719 года, запрещавший католикам голосовать и занимать должности. (В 1798 году штат отменил аналогичные ограничения для евреев).
