Повсюду в стране большинство лидеров революции считали, что рабство находится на последнем издыхании и движется к окончательному уничтожению. Накануне революции Бенджамин Раш считал, что желание отменить институт «преобладает в наших советах и среди всех сословий в каждой провинции». Поскольку враждебность к рабству среди просвещенных людей атлантического мира нарастала повсеместно, в 1774 году он предсказал, что «через 40 лет в Северной Америке не останется ни одного негритянского раба».[1309] Даже некоторые виргинцы считали, что рабство не может существовать долго. В 1786 году Джефферсон сообщил французскому корреспонденту, что в законодательном собрании Виргинии есть «достаточно добродетельных людей, чтобы предложить постепенную эмансипацию рабов, и достаточно талантов», чтобы двигаться в этом направлении. Конечно, «они видели, что момент для этого ещё не наступил», но, по словам Джефферсона, с «распространением света и либеральности» среди рабовладельцев этот момент приближался.[1310] Рабство просто не могло противостоять неумолимому шествию свободы и прогресса. То, что Филадельфийский конвент 1787 года не упомянул в окончательном варианте Конституции слова «рабы», «рабство» или «негры», казалось, указывало на будущее без этого позорного института.

Предсказания о гибели рабства были ошибочны. Американское рабство отнюдь не было обречено, оно находилось на пороге своего величайшего расцвета.

КАК МОГЛИ ЛИДЕРЫ РЕВОЛЮЦИИ так ошибиться? Как они могли так полностью обмануть самих себя? Самообман и ошибочный оптимизм основателей были понятны, ведь они хотели верить в лучшее, а изначально имелись доказательства того, что рабство действительно вымирает. Северные штаты, где рабство занимало немалое место, были заняты попытками ликвидировать этот институт. Вслед за первыми усилиями американцев по отмене работорговли, они стали все с большей страстью нападать на сам институт рабства.[1311]

В 1777 году будущий штат Вермонт стал лидером в официальной отмене рабства. Его конституция того же года провозгласила, что ни один человек, «родившийся в этой стране или привезённый из-за моря, не должен быть принужден законом служить какой-либо цели, быть слугой, рабом или учеником» после достижения им совершеннолетия, кроме как «с их собственного согласия» или в результате соответствующего судебного запрета.[1312] Затем в 1780 году революционное правительство Пенсильвании, признав, что рабство «позорно для любого народа, и особенно для тех, кто сам борется за великое дело свободы», предусмотрело постепенную эмансипацию рабов штата.[1313] В Бостоне свободные и порабощенные негры сами взялись за дело и использовали язык революционеров против этого института, заявив, что «они имеют общее со всеми людьми естественное и неотъемлемое право на свободу, которую Благодарный Родитель Вселенной даровал в равной степени всему человеческому роду».[1314] В 1783 году Высший суд Массачусетса постановил, что рабство несовместимо с конституцией штата, в частности с его Биллем о правах, в котором провозглашалось, что «все люди рождаются свободными и равными». То же самое сделал суд Нью-Гэмпшира. Род-Айленд и Коннектикут приняли законы о постепенной отмене рабства в 1784 году. На ратификационном съезде в Пенсильвании Джеймс Уилсон предсказал, что эмансипация всех рабов в США неизбежна. Отмена работорговли, по его словам, заложит «основу для изгнания рабства из этой страны; и хотя этот срок более отдалён, чем мне хотелось бы, тем не менее он приведет к таким же постепенным изменениям [для всей нации], которые были осуществлены в Пенсильвании».[1315] В Нью-Йорке в 1799 году и в Нью-Джерси в 1804 году предусматривалась постепенная ликвидация рабства, хотя уже в 1810 году более 40% белых семей в Нью-Йорке все ещё содержали рабов.[1316] Тем не менее, к началу XIX века каждый северный штат предусматривал окончательный отказ от рабства. К 1790 году число свободных негров в северных штатах выросло с нескольких сотен в 1770-х годах до более чем двадцати семи тысяч; к 1810 году свободных негров на Севере насчитывалось уже более ста тысяч.

Даже Юг, особенно Виргиния, крупнейший штат Союза, подавал признаки желания смягчить и в конечном итоге покончить с этим институтом. Хозяева Виргинии и Мэриленда, безусловно, относились к своим рабам более патерналистски, чем их коллеги в Южной Каролине и Джорджии. Креольские рабы Верхнего Юга получали не только лучшее питание, одежду и жилье, но и более тесный ежедневный контакт со своими хозяевами, чем рабы Глубокого Юга. Накануне революции многие рабовладельцы Виргинии стали более неохотно разбивать семьи и более спокойно относиться к посещениям рабов между плантациями и к прогулам рабов, даже мирясь с побегами некоторых рабов на несколько дней или даже недель подряд, лишь бы они в конце концов возвращались. (Поскольку свободных штатов ещё не было, бежать все равно было некуда). Тем не менее ко времени Революции грамотные молодые негры, такие как Айзек Би из Картерс-Гроув в Виргинии, который, по словам его хозяина, «считает, что имеет право на свободу», были готовы сбежать и попытаться «выдать себя» за свободных людей.[1317]

На Верхнем Юге чёрные кодексы, принятые в начале XVIII века, пришли в запустение, и белые стали меньше заботиться о расовом разделении, чем в прошлом. Братание между белыми и чернокожими рабами стало более распространенным, особенно в попойках, на скачках, петушиных боях и азартных играх. Рабы и белые из низших слоев общества часто собирались вместе в питейных заведениях. Чернокожие обычно поставляли музыку для танцев белых, которые сами становились все более подверженными влиянию рабских обычаев. Белые, как правило, относились к немногочисленным свободным неграм гораздо менее сурово, чем в XIX веке. Свободным чернокожим разрешалось приобретать собственность, носить оружие в отрядах ополчения, довольно свободно путешествовать и даже голосовать в некоторых районах.

Белые евангелические протестанты — баптисты, а затем методисты — привлекали чернокожих и смешивались с ними в своих общинах. Некоторые чернокожие евангелисты даже проповедовали в белых общинах. Так, в 1790-х годах белые жители Восточного берега в Виргинии собрали достаточно денег, чтобы купить свободу своему чёрному проповеднику. Баптисты и методисты не только смешивали белых и чёрных, но и открыто заявляли о своём неприятии рабства в этих быстро растущих евангелических деноминациях. Когда даже такие южане, как Джефферсон, Патрик Генри, Генри Лоренс и Сент-Джордж Такер, публично высказались о несправедливости рабства, «с этого момента, — заявил нью-йоркский врач и аболиционист Э. Х. Смит в 1798 году, — ему была нанесена медленная, но верная смертельная рана».[1318]

Другие свидетельства с Верхнего Юга, казалось, подкрепляли эту мысль. Участившиеся случаи найма рабов убеждали многих жителей Верхнего Юга в том, что рабство вскоре будет заменено наемным трудом. Что может быть более ярким подтверждением антирабовладельческого движения, чем присуждение в 1791 году почетной степени в Колледже Уильяма и Мэри знаменитому британскому аболиционисту Грэнвиллу Шарпу? То, что на Юге было создано больше обществ по борьбе с рабством, чем на Севере, должно было заставить людей почувствовать, что Юг движется в том же направлении постепенного освобождения, что и Север, особенно когда эти общества публично осуждали рабство как «не только одиозную деградацию, но и возмутительное нарушение одного из самых существенных прав человеческой природы».[1319] В Виргинии и Мэриленде некоторые из этих обществ по борьбе с рабством подавали в суды штатов «иски о свободе», которые приводили к частичному освобождению. Если рабы могли доказать, что у них есть белый или индейский предок по материнской линии, они могли быть освобождены, причём для убеждения суда часто было достаточно свидетельств со слуха. «Целые семьи, — вспоминал один сочувствующий наблюдатель, — часто освобождались по одному приговору, судьба одного родственника решала судьбу многих». К 1796 году в судах Виргинии рассматривалось около тридцати исков об освобождении.[1320]