Но, добавил Барлоу, американцы не могли успокаиваться на своих будущих обещаниях; они должны были работать, чтобы достичь их. «Нации воспитываются подобно отдельным младенцам. Они становятся такими, какими их учат быть». Монархии могут существовать с коррумпированным и невежественным народом, но республики — нет. Чтобы сохранить свою республику, американцы с самого начала революции понимали, что им придётся отбросить свои старые монархические привычки и мысли и переделать себя. Но у них были все основания полагать, что они готовы к этому.[1176]
Они знали — их современное предположение, лежащее в основе Просвещения, говорило им об этом, — что культура — это нечто сконструированное, созданное людьми; и поэтому они могут решить любую проблему, переделав то, что они думают и во что верят. Если они могли переделать что-то в физическом мире, такое трудноразрешимое, как климат, то реформирование чего-то рукотворного, как их культура, казалось гораздо менее сложным. Поскольку свободная и республиканская Америка находилась «в пластичном состоянии», где «все новое и уступчивое», страна, по словам Бенджамина Раша, «кажется, предназначена небесами для того, чтобы продемонстрировать миру совершенство, которое разум человека способен получить в результате совместного воздействия на него свободы, обучения и Евангелия».[1177]
В основе революции лежало предположение, что люди рождаются не для того, чтобы стать теми, кем они могут стать. Используя эпистемологию Джона Локка, американцы пришли к выводу, что разум ребёнка — это чистый лист, или, как назвал его один квакерский школьный учитель в 1793 году, «мягкий воск». А поскольку «ум ребёнка подобен мягкому воску, который возьмет любую печать, которую вы на него поставите, то пусть ваша забота, кто учит, будет в том, чтобы печать была хорошей, чтобы воск не пострадал».[1178] Поскольку, как демократически заключил Локк, все знания приходят от органов чувств, и поскольку, в отличие от разума, каждый человек в равной степени способен получать впечатления через свои органы чувств, всех молодых людей можно вылепить такими, какими их хочет видеть учитель.[1179]
Поэтому в годы после революции американцы занялись реформированием и республиканизацией своего общества и культуры. Они стремились продолжить просвещенное развитие восемнадцатого века — отбросить невежество и варварство и повысить вежливость и цивилизованность. Действительно, как граждане народной республики, они нуждались в просвещении больше, чем когда-либо прежде. Все аспекты жизни должны были быть республиканизированы — не только общество, но и литература, искусство, право, религия, медицина и даже семья. Один американец даже предложил создать республиканскую систему математики.
Конечно, у многих американцев надежды на будущее сочетались с сомнениями в способности стать по-настоящему республиканцами. Многие из их надежд не оправдались, многие из их реформ были сорваны или скомпрометированы. И все же больше всего впечатляет уверенность многих лидеров революции в том, что они способны переделать своё общество. Результатом стал всплеск реформаторских настроений, который редко повторялся в американской истории.
АМЕРИКАНЦЫ ЗНАЛИ, «что образ правления в любой нации всегда будет зависеть от состояния образования. Трон тирании, — говорили они себе, — основан на невежестве. Литература и свобода идут рука об руку».[1180] Именно недостаток образования держал массу человечества в темноте и предрассудках, в праздности и бедности, в язычестве и варварстве. Как гласила конституция Массачусетса 1780 года, «мудрость и знания, а также добродетель, распространенные в народе… [необходимы] для сохранения их прав и свобод». Но требовалось нечто большее. Если американцы хотели сохранить свой республиканский эксперимент и остаться свободным и независимым народом, их нужно было обучать не только их правам, но и обязанностям граждан. Они должны быть обучены своим моральным обязательствам перед обществом.
Следствием таких взглядов стал беспрецедентный послереволюционный всплеск речей и трудов о важности образования. Накануне революции ни в одной из колоний, кроме Новой Англии, не было школ, поддерживаемых государством. Даже в Новой Англии поддержка была неравномерной: многие города не выполняли своих обязательств по строительству общих или малых школ, а многие отказывались содержать латинские грамматические школы, которые готовили юношей к поступлению в колледж. Многие города, например, Вустер (Массачусетс) в 1767 году обратились к своему представителю в законодательном собрании с просьбой «освободить жителей провинции от огромного бремени содержания стольких латинских гимназий».[1181] И, конечно, ни один родитель в Массачусетсе не был обязан отдавать своих детей в школу: принуждение, каким оно и было, распространялось только на города, которые должны были содержать малые или грамматические школы.
В других колониях образование было очень скудным. В Нью-Йорке, Филадельфии и других прибрежных городах религиозные благотворительные школы были обычными учреждениями начального образования. Хотя священник или другой покровитель мог спонсировать обучение способного ребёнка, во всех колониях за пределами Новой Англии образование по-прежнему оставалось исключительно обязанностью родителей. Иногда родители нанимали странствующих внештатных учителей или, как многие южные плантаторы, нанимали выпускников северных колледжей или подневольных слуг для обучения своих детей. Лишь немногие дети получали формальное образование, не ограничиваясь обучением чтению и письму.
Накануне революции существовало девять колледжей, и некоторые из них боролись за выживание. На самом деле лишь немногие американцы посещали колледж; только около половины членов Первого конгресса в 1789 году учились в колледже. Девять колледжей вместе взятых выдавали менее двухсот дипломов бакалавра в год, поэтому Бенджамин Раш называл их «настоящими питомниками власти и влияния». На церемонии вручения дипломов Колумбийского колледжа в мае 1789 года только десять студентов получили степени бакалавра.[1182]
После революции американцы начали добавлять новые колледжи к девяти первоначальным, и к 1815 году их было создано ещё двадцать четыре. Вскоре колледжи — в основном религиозные и недолговечные — стали создаваться десятками.[1183] Теперь колледжи были нужны всем, в том числе и первым шести президентам, которые неоднократно призывали к созданию национального университета.
Но колледжи должны были готовить только джентльменов — ничтожную часть общества. Многие лидеры считали, что в образовании нуждаются прежде всего широкие слои населения, причём за государственный счет. В Северо-Западном ордонансе 1787 года, в соответствии с которым была организована территория к северу от реки Огайо, выразилось общее стремление революционеров к образованию. В нём говорилось, что «религия, мораль и знания необходимы для хорошего управления и счастья человечества, школы и средства образования должны всегда поощряться». Шесть из шестнадцати конституций штатов, принятых до 1800 года, прямо предусматривали государственную помощь образованию. В 1784 году Нью-Йорк создал совет регентов для надзора за единой всеобъемлющей системой школ, обязавшись поддерживать Колумбийский колледж и другие школы, которые регенты могли бы создать. Массачусетс разработал аналогичные планы по созданию всеобъемлющей трехуровневой системы образования на основе ранее принятого колониального законодательства.[1184]
