В восьми статьях об импичменте Чейза обвиняли не только в преступном поведении, но и в процедурных ошибках во время одного из судебных процессов. Последствия были зловещими: если Чейза осудят за эти ошибки, то в будущем любой судья может быть легко отстранен от должности путем импичмента. Очевидно, Рэндольф и некоторые другие республиканцы надеялись, что за осуждением Чейза последует атака на других судей Верховного суда. Многие считали, что следующим будет председатель Верховного суда Маршалл. Маршалл, безусловно, был встревожен импичментом Чейза. Накануне процесса он написал Чейзу письмо, в котором выразил свои опасения по поводу «современной доктрины… что судья, высказывающий юридическое мнение, противоречащее законодательству, подлежит импичменту». По его мнению, гораздо лучшим и более гуманным способом решения этих вопросов было бы просто отмена законодательным органом «тех юридических мнений, которые законодательный орган считает несостоятельными». Таким образом, «импичмент должен уступить апелляционной юрисдикции законодательного органа».[1060]
Как оказалось, Рэндольф неправильно провел процесс и потерял поддержку некоторых своих коллег-республиканцев. Хотя Рэндольф и руководители Палаты представителей получили простое большинство голосов в Сенате, чтобы осудить Чейза по трем обвинениям, они не смогли набрать необходимые две трети голосов ни по одному из них. (В Сенате было двадцать пять республиканцев и девять федералистов) Ни один сенатор не проголосовал за статью, обвиняющую Чейза в процессуальных ошибках на одном из его судебных процессов. Как бы они ни ненавидели Чейза, многие сенаторы-республиканцы не хотели осуждать его за действия, которые не были запрещены никакими прямыми и позитивными законами — именно в этом заключался смысл возражений республиканцев против использования общего закона о преступлениях. Они также понимали, что политическое поведение Чейза на скамье подсудимых, хотя и было порой чрезмерным, не было столь уж необычным и не являлось преступным. В конце концов, многие судьи республиканских штатов точно так же использовали свои суды в партийных целях. Грань между законом и политикой все ещё считалась достаточно туманной, чтобы многие не могли понять, что из этого является правильным.
Тем не менее, суд над Чейзом помог прояснить ситуацию. Сам Чейз изменил своё поведение; с этого момента и до своей смерти в 1811 году он перестал вступать в политические споры. Сенатор Джон Куинси Адамс считал, что неудача с осуждением Чейза подтверждает, что импичментом можно считать только реальные преступления.[1061]
Оправдание Чейза фактически уничтожило репутацию Рэндольфа среди его коллег-республиканцев и привело его к экстремистским настроениям в партии. Хотя республиканцам не удалось осудить Чейза, они на время прекратили нападки на национальную судебную систему, но не отказались от своего желания сделать судебную власть более отзывчивой к нации. «Импичмент был фарсом, который больше не будут пытаться повторить», — заявил Джефферсон в 1807 году. По его словам, необходима «поправка к Конституции, которая, сохраняя независимость судей от исполнительной власти, не оставит их такими же, как нация». Республиканцы из некоторых штатов предложили несколько поправок, которые представляли собой вариации на тему английского шаблона — чтобы для отстранения судей было достаточно простого обращения к Конгрессу.[1062] Но эти различные предложения ни к чему не привели. К концу правления Джефферсона Верховный суд приобретал все больший авторитет под чутким руководством председателя Джона Маршалла, тем более что, как напомнил Маршаллу Гувернер Моррис, «ваш кабинет не зависит от народных прихотей, и козни злонамеренных не могут легко одержать верх».[1063]
АНАЛОГИЧНАЯ БОРЬБА МЕЖДУ федералистами и республиканцами Джефферсона по поводу роли закона и судебной власти в американской жизни разворачивалась и в штатах. Растущая демократизация американского общества и политики заставляла все больше лидеров обращаться к закону и судьям как к ограничителям народной власти, выраженной в законодательных органах штатов. Федералисты уже давно убедились в том, что суды необходимы для того, чтобы противостоять «конфискационной алчности демократии».[1064]
Но было уже слишком поздно: «равные права» стали почти повсеместным кличем против аристократических судебных привилегий и тайн общего права. Действительно, антиаристократические нападки на юристов и судей стали настолько угрожающими и тревожными, что даже многие республиканцы в конце концов почувствовали необходимость выступить в защиту общего права и независимой судебной системы.
В то время как влияние федералистов стремительно падало в течение первого десятилетия XIX века, доминирующие республиканцы начали ополчаться друг на друга. Джефферсон предсказывал, что республиканцы разделятся между собой на разные партии, и «какие бы названия ни носили эти партии, реальное разделение будет на умеренный и ярый республиканизм».[1065] Вопрос, который наиболее заметно разделил республиканцев, касался роли судебной власти.
Почти все штаты стремились реформировать законодательство и судебные органы в течение десятилетий после революции, и эти усилия вызывали постоянные споры. В то время как федералисты, часто выступавшие от имени статичных имущественных интересов групп рантье, хотели, чтобы судебная власть была как можно более независимой от народного контроля, республиканцы обычно настаивали на выборной судебной власти, кодификации, если не ликвидации, общего права и доминировании законодательной власти над судьями.
К 1800 году почти в каждом штате были проблемы с судебной системой, причём в некоторых больше, чем в других. Как жаловался губернатор Пенсильвании, «развитие торговли и сельского хозяйства, рост населения и увеличение числа графств» привели к тому, что судебная система штата «перестала быть адекватной для регулярного и эффективного отправления правосудия».[1066] Следовательно, судебные реформы того или иного рода стали необходимы. В некоторых штатах, таких как Кентукки и Огайо, радикальные республиканцы, представлявшие простых фермеров, наиболее недовольных сложными судебными процессами, смогли осуществить большую часть своей программы по ослаблению общего права и передаче судебной власти под контроль народа. Однако в других странах умеренные республиканцы, представлявшие, как правило, наиболее сильные предпринимательские и рыночные интересы, осознали важность общего права и независимой судебной системы для экономического развития и начали противостоять более радикальным требованиям населения.
Из всей борьбы за закон и судебную власть, которая велась в штатах в первые два десятилетия XIX века, самая продолжительная и напряженная, вероятно, происходила в Пенсильвании, где существовали фракции внутри фракций. Группы радикалов в Пенсильвании считали, что революция во имя республиканизма была проведена недостаточно далеко. Самую крайнюю из этих фракций возглавляли доктор Майкл Лейб, филадельфийский врач и политический активист, и Уильям Дуэйн, редактор газеты «Аврора». Лейб, основатель Немецкого республиканского общества, ставший членом законодательного собрания штата, затем членом Конгресса и, в конце концов, сенатором США, был полностью привержен идее превращения бедняков и простых рабочих Пенсильвании в политических деятелей. Его приверженность международной республиканской революции и самым крайним формам мажоритарной демократии была одинаково сильна.
Пока главным врагом были федералисты, различные оппозиционные группы в Пенсильвании, включая ремесленников, предпринимателей и рабочих всех мастей, могли объединяться под рубрикой Республиканской партии. Но после победы Джефферсона в 1800 году и упадка федералистов радикализм Лейба и Дуэйна стал более заметным. Фракция Лейба и Дуэйна начала атаковать все социальные и экономические различия, даже те, которые были получены естественным путем, осуждать роль джентльменов в политике и выступать за «счастливую посредственность состояния» во всём, включая собственность.[1067] Эти радикалы, которых стали называть «недовольными» или «якобинцами», выступали против всей сложной структуры американского федерального правительства и правительств штатов, их разделения властей и, в частности, независимых судебных органов. Лейб, Дуэйн и их последователи утверждали, что суды не поддаются народному контролю и что судьи используют тайны общего права для увеличения привилегий немногих за счет многих. К 1805 году экстремизм Лейба заставил его более консервативных критиков-республиканцев сравнивать его с Робеспьером.[1068]
