Адамс учился в Гарвардском колледже, и это стало залогом его джентльменства. К тому времени, когда писалась Конституция, он уже знал, кто такой настоящий джентльмен: это тот, кто получил гуманитарное образование в колледже. (Возможно, это стало для Адамса исключительным критерием джентльменства именно потому, что соперники, которым он больше всего завидовал, Бенджамин Франклин и Джордж Вашингтон, не посещали колледж). «Под джентльменами, — писал он в 1787 году, — понимаются не богатые и не бедные, не высокородные и не низкородные, не трудолюбивые и не праздные, а все те, кто получил либеральное образование, обычную степень эрудиции в свободных искусствах и науках. Независимо от того, происходят ли они по рождению от магистратов и чиновников, или от земледельцев, купцов, механиков или рабочих; независимо от того, богаты они или бедны».[51]

Под либеральным образованием Адамс подразумевал приобретение всех тех благородных качеств, которые должны были стать предпосылками для того, чтобы стать политическим лидером. Это означало быть космополитом, стоять на возвышенности, чтобы иметь широкий взгляд на человеческие дела, быть свободным от предрассудков, пристрастий и религиозного энтузиазма вульгарных и варварских людей, а также обладать способностью выносить беспристрастные суждения о различных противоречивых интересах в обществе. Конечно, как сказал Ной Уэбстер, получение гуманитарного образования и превращение в джентльмена «лишает человека возможности заниматься бизнесом».[52] Другими словами, традиционная мудрость гласила, что бизнесмены не могут быть джентльменами.

Адам Смит в книге «Богатство народов» (1776) утверждал, что бизнесмены не могут быть хорошими политическими лидерами. Смит считал, что бизнесмены в современном сложном коммерческом обществе слишком заняты своим делом и зарабатыванием денег, чтобы быть в состоянии беспристрастно судить о разнообразных интересах своего общества. Лишь «те немногие… кто сам не связан ни с каким конкретным занятием», под которыми Смит подразумевал английское дворянство, «имеют досуг и склонность изучать занятия других людей».[53]

Предполагалось, что эти независимые джентльмены, не жадные до денег, будут обеспечивать необходимое лидерство в правительстве. Именно этот досуг давал рабовладельческим виргинцам такое преимущество при занятии государственных должностей. Поскольку зажиточные дворяне были «освобождены от более низких и менее почетных занятий», писал британский философ Фрэнсис Хатчерсон, они «скорее, чем другие, были обязаны вести активную жизнь, служа человечеству. Общественность предъявляет к ним это требование».[54] Все американские основатели чувствовали тяжесть этого требования, и они часто мучились и жаловались на него.

Лидеры Революции не рассматривали политику как профессию, а занятие должности — как карьеру. Как и Джефферсон, они считали, что «в добродетельном правительстве… государственные должности — это то, чем они должны быть, бремя для назначенных на них людей, от которого было бы неправильно отказываться, хотя и предвидится, что они принесут с собой напряженный труд и большие личные потери». Им не нравились выборы и политические партии, и они рассматривали государственные должности как обязанность, которую должны выполнять некоторые джентльмены благодаря своим талантам, независимости, социальному положению и свободе. Бенджамин Франклин никогда не думал, что его достижения в науке могут сравниться с потребностью общества в его услугах. Он даже зашел так далеко, что сказал, что «самые прекрасные» из «Открытий» Ньютона не могли бы оправдать пренебрежение великого ученого служением обществу, если бы оно в нём нуждалось.[55]

Франклин всегда подчеркивал, что он был независимым джентльменом, чьи должности были навязаны ему. «Ни на одних из четырнадцати выборов, — утверждал он, — я не выступал в качестве кандидата. Я никогда, прямо или косвенно, не добивался ничьего голоса».[56] Проявление стремления к должности было признаком недостойности её, поскольку соискатель должности, скорее всего, имел в виду эгоистические взгляды, а не общественное благо.

Поскольку политика ещё не считалась профессией, предполагалось, что политический чиновник, послужив обществу, захочет вернуться к частной жизни; и этот классический идеал сохранил свою силу. Слава Вашингтона как современного Цинцинната в 1780-х годах возникла благодаря его желанию сдать меч и вернуться в Маунт-Вернон. В Древнем Риме, по словам Джеймса Уилсона, магистраты и армейские офицеры всегда были джентльменами-фермерами, всегда готовыми уйти «с возвышения должности» и вновь заняться «с довольством и удовольствием мирными трудами сельской и независимой жизни». Позирование Джона Дикинсона в 1767 году как «фермера из Пенсильвании» непонятно иначе, как в рамках этой классической традиции. На самом деле Дикинсон был богатым и занятым филадельфийским адвокатом, но ему нужно было заверить своих читателей в том, что он свободен от рыночных интересов, сообщив им в самом начале, что он фермер, «довольный» и «не потревоженный мирскими надеждами или страхами».[57]

Предполагалось, что у тех, кто питал мирские надежды и страхи, особенно у мужчин, которые, по словам Меланктона Смита, «были вынуждены проводить время в своих занятиях», было так много непреодолимых частных интересов, что они были неспособны содействовать общественным интересам. Видные купцы, занимавшиеся международной торговлей, приносили в общество богатство и были, таким образом, ценными членами общества; но их статус независимых джентльменов всегда был омрачен их стремлением, как однажды выразился выдающийся массачусетский министр Чарльз Чонси, «служить своим частным отдельным интересам».[58] Богатые купцы, такие как Джон Хэнкок и Генри Лоренс, желавшие играть роль в политике, знали об этом, и во время имперского кризиса оба отказались от своего меркантильного бизнеса и стремились облагородить себя. Хэнкок тратил щедро, покупал все мыслимые роскоши и покровительствовал всем. Он просадил состояние, унаследованное от дяди, но в процессе стал самой популярной и влиятельной фигурой в политике Массачусетса в последней четверти XVIII века. Лоренс слишком хорошо знал, с каким презрением относились к торговле в аристократической Южной Каролине, и в 1760-х годах он начал сворачивать свою купеческую деятельность. Во время революции он стал президентом Континентального конгресса и мог с насмешкой смотреть на всех тех купцов, которые все ещё были заняты зарабатыванием денег. «Как трудно, — имел он наглость сказать в 1779 году, — богатому или жадному человеку проникнуть в царство патриотизма».[59]

Если успешные торговцы и механики, такие как Роджер Шерман из Коннектикута, хотели занять высокий политический пост, им приходилось отказываться от своих занятий. Только когда богатый Бенджамин Франклин в 1748 году отошел от своего печатного дела, «общественность», как он писал в своей Автобиографии, «теперь считая меня человеком досужим», ухватилась за него и привела его на все большее количество важных политических постов.[60] Таким образом, досуг в классическом понимании ценился очень высоко. В самом деле, виргинские революционеры в 1776 году первоначально приняли в качестве девиза для печати штата Deus nobis haec otia fecit (Бог даровал нам этот досуг). Только в 1779 году, после того как Джефферсон и другие протестовали против того, что это не лучшее послание, которое можно излагать в разгар войны, девиз был заменен на Perseverando (Упорствуя).[61]