— Чёрт! Тогда… тогда придётся мне.

— Нет, отец! — закричал Пётр. — Вам нельзя! Вы и так слабы! Это убьёт вас!

— У меня нет выбора, сын! — отрезал старик. — Княжна Полонская умирает в моём доме! Это вопрос чести!

Он уже закатывал рукав своей мантии.

— Да какого хрена тут происходит⁈ — заорал я, и мой голос эхом разнёсся по лазарету.

Я шагнул вперёд, оттолкнув Петра в сторону.

— Сын вам сказал: все либо стары, либо другой «резус-фактор»! — я сам не понял, откуда вырвалось это слово, но оно было к месту. — И вы тоже уже не мальчик!

Я встал перед старым князем, перегораживая ему путь к Лине.

— Давайте меня! — сказал я твёрдо. — Проверьте. Это возможно⁈

Князь Шуйский и Пётр уставились на меня как на сумасшедшего.

— Вас? — пролепетал старик. — Но, княжич… вы из другого Рода! Группы крови и эфира у Воронцовых и Полонских абсолютно несовместимы! Это… это верная смерть. Для неё. Ваша энергия просто убьёт её!

— Чёрт, да откуда вы знаете⁈ — рявкнул я. — И при чём здесь «другой Род», если вы сами только что хотели вкачать ей свой эфир⁈ Вы же тоже не Полонский!

Старик на мгновение запнулся.

— Я… я универсальный донор моей группы. Но шансы на отторжение всё равно велики…

— Проверяйте! — перебил я его. — Убедитесь! В крайнем случае… — я лихорадочно соображал, — я быстро смотаюсь к Полонским и приведу кого-нибудь сюда!

Эта безумная угроза-обещание заставила их действовать.

Старый князь колебался лишь секунду. Затем он кивнул.

— Хорошо. Протяните руку.

Он положил одну свою ладонь на мою руку, а другую — на руку Лины. Закрыл глаза. Я почувствовал, как тонкая струйка его диагностической магии потекла от меня к ней.

Он замер. Его глаза расширились от изумления.

— Невероятно… — прошептал он, не веря своим чувствам. — Это… это невозможно…

— Что, отец? — испуганно спросил Пётр.

— Совместимость… — старик посмотрел на меня с благоговейным ужасом. — Она не просто есть. Она… стопроцентная. Идеальная. Как будто… как будто его эфирное поле вообще не имеет «группы». Оно… чистое. Как вода из источника.

Он убрал руки.

— Я никогда… никогда не видел ничего подобного.

Он посмотрел на меня.

— Вы уверены, княжич? Это отнимет у вас много сил. Вы будете слабы и уязвимы несколько дней.

— Делайте, — отрезал я. — Что от меня нужно? Лечь? Сидеть? Говорите уже и приступайте! — поторопил я их, видя, что они всё ещё в ступоре.

— Л-лечь… — пробормотал Пётр, указывая на соседний операционный стол. — Да, ложитесь, пожалуйста.

Я лёг на холодный каменный стол рядом с Линой.

Старый князь Шуйский подошёл и встал между нами.

— Сейчас я соединю вас прямым эфирным каналом, — сказал он, и его голос снова стал голосом уверенного врача. — Я буду контролировать поток. Ваша задача, княжич, — не сопротивляться. Просто… позвольте вашей энергии течь.

Он положил свои руки нам на плечи.

— Начали.

Я почувствовал это.

Сначала — лёгкий укол в районе солнечного сплетения. А затем… словно открыли шлюз.

Я ощутил, как моя собственная жизненная энергия, мой эфир, тёплым, мощным потоком устремился из меня. Он не просто «уходил». Он перетекал по невидимому каналу, который создал старик, и вливался в неё.

Это было странное чувство. Не боль. А… опустошение. С каждой секундой я чувствовал, как слабею. Как уходит сила из мышц. Как тяжелеет голова.

Я лежал и смотрел в потолок.

Мысли были простыми.

Вот так, значит, Петя. Не успел получить силу, как тут же её раздаёшь. Забавно.

Я видел её бледное лицо. Её рыжие волосы, разметавшиеся по столу. И я не чувствовал ни капли сожаления.

Она должна жить. Просто должна.

Процедура длилась минут десять, но мне они показались вечностью. Когда старик наконец убрал руки, я был абсолютно пуст. Сил не было даже на то, чтобы поднять руку.

— Достаточно, — выдохнул князь. Он тоже был мокрый от пота.

Я повернул голову. И увидел.

Бледность с лица Лины ушла. На её щеках появился лёгкий румянец. Её дыхание стало ровным и глубоким. Её эфирное поле, которое до этого было тусклым и рваным, теперь сияло ровным, тёплым светом. Моим светом.

Она была спасена.

А я лежал, абсолютно бессильный, и чувствовал, как сознание начинает медленно угасать. Я проваливался в темноту.

Темнота, в которую я провалился, не была пустой.

Мне приснился сон.

Я не был человеком. Я был… потоком. Искрой света. Я летел внутри гигантского, бесконечного Древа. Внутри Сети. Вокруг меня проносились миллиарды других искр, других душ.

Я видел ветви, уходящие в бесконечность, и на каждой из них — листья. Каждый лист был целым миром. Один сиял яркой магией, другой был холоден и пуст, третий — состоял из чистой музыки.

Я летел, ведомый каким-то внутренним резонансом. Из одного листка — мира Алексея — в другой.

И я оказался там.

В своём мире.

Я видел его со стороны. Цех. Гудит станок. Пахнет маслом. И у станка стоит он. Петя Сальников. Моё тело. Моя прошлая жизнь.

Он работал. Уверенно, привычно. А потом остановился, вытер руки ветошью, повернулся к своему коллеге, старому мастеру дяде Коле, и что-то сказал. Дядя Коля рассмеялся. И Петя тоже улыбнулся. Широкой, простой, немного уставшей, но… счастливой улыбкой. Он был на своём месте.

И тут… он вдруг замер.

Его улыбка исчезла. Он медленно поднял голову и посмотрел… прямо на меня. Сквозь миры, сквозь пространство. Будто он заметил, что за ним кто-то смотрит. В его глазах не было узнавания. Был только вопрос. Кто ты?

От этого взгляда я резко проснулся.

Я открыл глаза.

Я лежал в кровати. Не на каменном столе. А в мягкой, удобной кровати с чистыми простынями. Комната была незнакомой, но уютной. Стены обшиты деревом, в углу — небольшой камин.

Я был слаб. Очень слаб. Тело было ватным и отказывалось слушаться.

Я повернул голову. На стуле рядом с кроватью сидел Пётр Шуйский. Он, кажется, дремал.

А у окна, глядя на улицу, стояла Лина.

Она была жива. Здорова. Она обернулась, почувствовав, что я проснулся.

— Очнулся, — она улыбнулась. Улыбка была слабой, но искренней. — С возвращением, Алексей.

Она подошла к кровати.

— Ты проспал два дня.

— Два дня?.. Надо же… — мой голос был тихим и хриплым.

Я посмотрел на неё, на её живое, здоровое лицо. Воспоминания о том, как она лежала бледная на столе, а так же об этом сне, были ещё слишком свежими.

— Жизнь… жизнь — странная, удивительная штука, согласись?

Я едва улыбнулся.

— Как… — я закашлялся, горло пересохло. — … как ты?

Я с усилием поднял свою, всё ещё слабую, руку и очень аккуратно взял её за руку.

— Я очень волновался за тебя…

Лина не отняла свою руку. Наоборот, она сжала мои пальцы. Её ладонь была тёплой.

— Теперь… теперь я в порядке, — сказала она тихо, и в её зелёных глазах блеснули слёзы. — Благодаря тебе.

Она села на край моей кровати.

— Старый князь Шуйский сказал… что ты отдал мне почти половину своего эфира. Что ты… чуть не умер. Ради меня.

Она смотрела на меня, и в её взгляде больше не было ни весёлой беззаботности, ни страха. Было что-то другое. Глубокое. Серьёзное.