Свет от перстня пробил в окружающей тьме дыру. И в этой дыре я увидел его. Портал. Неровный, дрожащий, похожий на рану в пространстве.

Я не думал. Я рванулся к нему.

Я влетел в него. Сначала головой. Затем в портал втянуло мои руки, торс, ноги.

И я вывалился на твёрдую землю.

Я лежал на траве, тяжело дыша, и приходил в себя. Когда я открыл глаза, я увидел…

Я лежал на круглой поляне. Она была идеально ровной. Трава здесь была изумрудно-зелёной и, казалось, светилась изнутри. А вокруг, по краю поляны, стояли гигантские, древние деревья. Но они не росли вверх. Они все, как одно, склонились к центру поляны, образуя над ней живой, зелёный купол. Будто в центре неё находился какой-то магнит, притягивающий к себе всё живое.

В центре поляны стоял он. Магистр Аверьян Корф. Без капюшона.

Он был именно таким, как я и представлял. Иссохший, с жёлтой, пергаментной кожей. Но его глаза… они горели не красным, а фиолетовым огнём. Огнём чистого, безумного знания.

Рядом с ним, в воздухе, в стазис-поле, висели двое.

Дамиан. Он был без сознания.

И… Игнат Воронцов. Настоящий. Живой.

— Я ждал тебя, — сказал Магистр, и его голос был спокоен. — Я знал, что ты придёшь, Аномалия. Добро пожаловать в моё святилище. В сердце Леса. И… в твою могилу.

Я стоял на изумрудной, неправдоподобно зелёной поляне в сердце Зачарованного Леса, и мир, который я с таким трудом начал понимать, рухнул, рассыпавшись на миллион острых, как стекло, осколков. Тот, кого я считал Магистром, древним, безумным некромантом, был… мной. Другим мной. Искажённым, озлобленным отражением в кривом зеркале судьбы.

— Петя? — вырвалось у меня шёпотом, и это имя, моё имя, прозвучало в этой нереальной тишине как святотатство, как слово из давно забытого, запретного языка.

Иссохшая фигура в фиолетовой мантии усмехнулась. Это не была усмешка триумфа. Это была усмешка вселенской усталости, полной горечи и выжженной дотла души. Кожа на его лице, жёлтая и тонкая, как старый пергамент, натянулась на черепе, делая его похожим на ожившую мумию. Но глаза… его глаза были моими. Только выцветшими, полными фиолетового, холодного огня безумия и запредельного знания.

— Удивлён? — проскрипел он, и его голос был как шелест сухих костей, скребущих по могильной плите. — Я тоже был удивлён, когда много лет назад, копаясь в потоках Сети, которые этот мир называет магией, почувствовал в ней ещё одно эхо. Ещё одну шальную, ничтожную душу с проклятого завода, которую однажды, как и меня, затянет в этот грёбаный мир.

Он сделал шаг ко мне, и трава под его ногами чернела и увядала.

— Только мне повезло меньше, двойник. Я попал в тело умирающего, изгнанного гения, изуродованного собственным провальным экспериментом. Мне пришлось карабкаться наверх из грязи, из невыносимой, ежедневной боли, собирая себя по частям, как одного из моих гомункулов, вплавляя в себя чужую силу, чужую жизнь, чтобы просто не развалиться. А ты… — он обвёл рукой идеальную, сияющую поляну, где висели в янтарных стазис-полях мои друзья. — Ты получил всё на блюдечке. Тело здорового, молодого аристократа. Силу, которая пробудилась сама. Друзей, которые готовы за тебя умереть. Любовь, о которой я уже и забыл, что это такое. Несправедливо, не находишь?

Он говорил, и я слушал, и во мне боролись ужас, шок и… странная, извращённая, чудовищная жалость. Я видел перед собой не монстра. Я видел себя, прошедшего по другому, более страшному пути. Я видел, кем я мог бы стать, если бы моя ненависть и отчаяние оказались сильнее.

— Ты… ты тоже Петя? — спросил я, всё ещё не в силах поверить.

— Я был Петей! — отрезал он, и его фиолетовые глаза вспыхнули яростью. — Тем жалким, наивным дураком, который верил в справедливость и честный труд! Который думал, что если будет хорошим, то жизнь его вознаградит! Этот мир, Петя, не вознаграждает хороших. Он их жрёт. Я это понял. Я принял его правила. Теперь я — Магистр Аверьян Корф. А ты… ты — просто аномалия, ошибка, которую я сейчас исправлю. Я заберу то, что по праву принадлежит мне. Этот мир. И твой дар. Твоё чистое, незамутнённое, сильное тело. Оно станет идеальным сосудом для моего знания и моей воли!

Наш диалог был коротким. Мы всё поняли без слов. Два отражения. Две судьбы. И только одна может остаться.

Он атаковал первым. Тьма, которую он призвал, была не похожа на то, что я видел раньше. Это была не просто магия теней. Это была пустота, анти-жизнь, концентрированная боль и отчаяние, накопленные им за десятилетия страданий. Она хлынула на меня, как чёрная река, высасывая свет и тепло из самого воздуха. Я выставил вперёд руку, сплетая свой самый мощный, адаптивный «Кокон». Серебро и золото вспыхнули, создавая двухслойную сферу, но под натиском его воли щит начал трещать и плавиться, как стекло под ударом молота. Он не просто бил. Он разрушал саму структуру плетения.

Я отвечал «Пространственными лезвиями», срезая куски реальности вокруг него, пытаясь отсечь его от источника силы — от этой поляны. Но он уходил от них, «сдвигаясь» с нечеловеческой скоростью, оставляя за собой лишь чёрные, дымящиеся разрывы в пространстве. Его движения были рваными, неестественными, как у сломанной марионетки, но невероятно быстрыми.

Наш бой был не просто битвой магов. Это была битва двух мировоззрений. Его — полного горечи и ненависти ко всему миру, который его отверг, который заставил его страдать. И моё — полного новообретённой, отчаянной любви к этому же миру, к его друзьям, к его будущему. Он был воплощением прошлого, от которого я сбежал. Я — воплощением будущего, которое он потерял.

Он был сильнее. Опытнее. Злее. Каждое его заклинание было отточено годами боли. Каждое движение — выверено и безжалостно. Я чувствовал, как слабеет мой щит, как силы покидают меня. Он загонял меня в угол, теснил к краю поляны.

— Ты слаб! — кричал он, и его голос гремел над поляной. — Ты всё ещё цепляешься за свою человечность! За свою мораль! Отбрось её, Петя! Вспомни, кем мы были! Вспомни унижения! Вспомни безнадёгу! Прими свою тьму, и ты станешь таким же, как я! Мы могли бы править этим миром вместе!

Я падал. Мой щит рассыпался серебряным пеплом. Его тьма уже касалась меня, ледяная, высасывающая жизнь, и я увидел, как на моей руке появляются чёрные вены проклятия. Я понял, что у меня остался только один ход. Последний. Отчаянный. Я не мог победить его силой. Но я мог лишить его цели.

Я посмотрел на стазис-поля, где в янтарной магии висели Дамиан и Игнат. И я отпустил себя. Я перестал быть Петей-стратегом. Я позволил другому голосу зазвучать во мне. Голосу Алексея. Тому, что было скрыто глубоко внутри. Тому, кто отчаянно любил своего брата и винил себя в его «смерти».

«Игнат!» — прозвучал во мне его безмолвный, полный тоски и раскаяния крик.

И моя магия, магия Пространства, послушалась не меня, а его. Она рванулась не ко мне, не на защиту, а к ним. Она ударила по стазис-полям, разрывая их в клочья.

Игнат и Дамиан рухнули на траву, приходя в себя, кашляя.

Корф взревел от ярости, поняв, что я сделал. Он лишился своих трофеев. Он бросил в меня последний, смертельный заряд тьмы.

— Теперь ты умрёшь!

Но было поздно. Игнат, едва придя в себя, увидел, что происходит. Увидел меня, увидел тьму, летящую в меня. Он вскинул руку, и пространство вокруг нас троих — меня, Дамиана и его самого — исказилось, свернулось, как скомканный лист бумаги.

— Брат! — это было единственное, что я услышал, прежде чем мир исчез.

Мы оказались в полной, абсолютной темноте. Это не была просто комната без света. Это было… ничто. Я не чувствовал своего тела. Я был чистым сознанием, парящим в бездне. Я слышал голоса. Далёкие, полные боли крики Дамиана и Игната, которые тоже попали сюда, в эту ловушку между мирами, в изнанку Леса.