— Серёж, давай потом, долго объяснять — скоро сам поймешь. А то тут движение, как на «Формуле-1».

Заехав на рынок и накупив фруктов в количествах, достаточных, чтобы накормить взвод, мы, выскочив из района новостроек, свернули туда, куда риелторы и застройщики еще не добрались.

Среди старых пятиэтажек притаились несколько деревянных домов. Подойдя к последнему, мы, не постучав, вошли во двор. Возле крыльца дети играли с мужчиной в пятнашки. Несмотря на то, что у него был протез вместо ноги и культя правой руки, он ловко уворачивался от них. Увидев нас, дети закричали и толпой бросились навстречу. Облепив Эльку со всех сторон, они радостно вопили и крутились между ног. Я попытался их сосчитать, но всё время сбивался — то восемь, то одиннадцать.

Хромая, к нам подошёл мужчина и, поцеловав Эльку, протянул левую руку. На ней тоже отсутствовали два пальца.

— Стефан. Можно Степан, — коротко сказал он и вопросительно посмотрел на Эльку.

Та, покраснев, пробормотала:

— Это Сергей, мой друг. Он… один из наших.

Степан нахмурился, внимательно посмотрел на меня:

— Я тебя не знаю. Из какого ты клана?

Я хотел было ответить, но Элька опередила:

— Он из пришедших. Это он открывает портал.

— А, так это ты?.. Интересно. Ну, проходи, — Степан повернулся и, скрипя протезом, повёл нас в дом.

Вскоре мы сидели на кухне. В моей тарелке дымился наваристый борщ, в стопке — водка. На столе стояли соленья. Дети облепили Эльку, устроив настоящую борьбу — каждый хотел сидеть у неё на коленях. Степан, выпив, захрустел огурцом.

— Ну, рассказывай, — сказал он. — Как до такой жизни докатился?

Я покосился на жену Степана. Не похожа она была на женщин клана — кругленькая, аппетитная, с русой косой и веснушками на лице.

— Рассказывай. У меня от неё секретов нет. Она да Элька с того света меня вытащили. Так что давай, — сказал Степан, наливая мне ещё.

Выпив еще две рюмки и закончив рассказ, я посмотрел на Эльку. Как минимум четверо детей заснули, обняв её. Она сидела, не шевелясь, боясь разбудить их.

— Хорошо смотришься, — улыбнулся я.

— Что, любишь детей? — спросил Степан.

— Не знаю. У меня своих нет, а с чужими как-то не приходилось возиться.

— Моих только двое. Ларисины — один. А остальные из детдома. Но люблю всех одинаково. Эх... Будешь? — Степан с тоской посмотрел на бутылку.

Я отказался.

— В завязке я. Пил по-чёрному. Жил в подвале, пока Лариска меня не нашла, не пожалела, в дом не привела, не отмыла. Вот ведь, Серж, странный народ — бабы. К ней один нормальный ходил, не калека, а она меня пожалела.

— Что ты болтаешь, — покраснела Лариса. — Ты хоть и без ноги, а мужик — хоть куда. А тот был с пузом и лысый.

Элька по очереди перенесла детей в спальню и принялась убирать со стола.

— Эля, ты чего? — всполошилась Лариса. — Сядь, отдохни.

— Нет, Лар, ты же знаешь, мне это нравится, — ответила Элька.

Я недоумённо посмотрел на неё. Новый ракурс.

— Да ты что! Не девка, а клад, — усмехнулся Степан. — Ладно, вы тут убирайтесь. Пошли, Серж, я тебе оружие покажу.

Мы прошли по коридору и зашли в просторную кладовую. Степан включил свет, и я присвистнул. Целый арсенал тяжелого пехотинца висел на стенах: боевые топоры, алебарды, копья. В центре — настоящий двуручный фламберг с богато украшенной гардой. Посередине лезвия шла надпись на арогском. В углу — куча мечей и кинжалов. С потолка свисали щиты и панцири.

— Ого, ты профи! — я провёл рукой по лезвию. Оно будто было живым — тёплым.

— Ага, и ты это почувствовал... — Степан взял меч покалеченной рукой. — Говорю же: живые они. Не каждому даются. Эх, жалко руки нет... Веришь, сны снятся — про поход. Я ведь не просто воин был — сотник! А потом... по дурости к бутылке прирос.

Он опустил голову, опираясь на фламберг.

— Дурак я был. Сначала понизили до десятника, потом до рядового, а потом вообще в поход не взяли. Позор. Ну и запил по-чёрному. Думаешь, в походе калекой стал? Фиг там. Нажрался, как свинья, и заснул на улице. Отморозил ногу и руку. А в больнице сам понимаешь — бич, родных нет... Очнулся на четырнадцать кило легче. Стыд, понимаешь? После этого — ни ногой в клан…

Поставив меч в угол, он, криво усмехнувшись, приложил руку к щеке.

— Веришь, хотел руки на себя наложить, да духу не хватило. Стал пить ещё больше. Жил то в подвале, то на вокзале. Случайно Элька, добрая душа, увидела меня, поняла. Привезла сюда, сняла комнату у Ларисы. Три года деньги мне носила. Пока реабилитация шла — протезы купила, на работу устроила. А полгода назад я сказал ей: «Хватит. Дальше сам». Должен я ей, Серж. Только она — ангел. Даже слушать об этом не хочет. А ведь я знаю, в казино она работала, чтобы деньги мне отдавать.

Прихрамывая, он подошёл к огромному железному шкафу.

— Ты первый, кого она сюда привела. Чем-то ты её зацепил. Значит, дорог ты ей. Есть у меня броня, из келавра. Я хочу, чтобы ты её взял. Только она не для боя — от стрел. Я слышал, того парня на Ароге стрелой убили. Так носи её, понял?

Он открыл шкаф и достал нечто, похожее на жилет.

— На, одевай. Давай-давай, без разговоров. И ещё… я так понимаю, фехтованием с тобой никто не занимается. Приезжай ко мне. Я был лучший, понял? Приедешь?

Было видно — он скучает по прежней жизни. Безумно хочет хотя бы прикоснуться к ней.

— Не знаю… Эльке будет неприятно, что я от тебя подарки беру, — растерянно сказал я.

— А ты не говори. И вообще, потом приезжай без неё. Я тебе ещё что-нибудь найду. Потом ещё спасибо скажешь. Я тебе не просто так даю — у меня к тебе просьба. Ты похож на у́да. Очень. Поведение, взгляд, повадки. Поверь, я в этом разбираюсь.

Он помолчал, потом вдруг резко:

— Если я умру…

Я открыл рот, но он перебил:

— Не перебивай. Ты не уд — и потому мне проще обратиться именно к тебе. Не хочу, чтобы мои дети пошли по моей дороге. Хочу, чтобы были просто людьми. Так вот — если я умру, вот тебе дубликат ключа. От этой комнаты. Вход — со стороны улицы. Всё, что здесь есть, забери себе. Хорошо? Только Эльке не говори. Договорились?

В дверь постучали.

— Серёжа, нам пора, — услышал я голос Эльки.

Степан, показав жест молчания, засунул келавр в мешок и крикнул:

— Идём, Элечка!

Прощание было недолгим. Лариса ушла к детям, а Степан, помахав нам, закрыл ворота. Я сидел молча. Снова открылась новая сторона Эльки — и снова непонятная.

Элька вела машину молча, задумчиво, но я ловил её взгляды в зеркало.

Проехав полдороги, она не выдержала:

— Серёжа, что-то случилось?

— Нет… Просто я тебя не понимаю. Хочу понять — но не получается.

Элька облегченно рассмеялась:

— Не бери в голову. Принимай меня такой, какая я есть.

— Нет, ты объясни. Зачем тебе это было надо? Работать, носить деньги. Я хочу понять, как такая, как ты, может быть таким добрым человеком?

Элька усмехнулась:

— Я не знаю, что тебе рассказывал Степан… Только не всё так розово. Когда я была маленькой — он для меня был почти как бог. Сильный, большой, красивый. Лучший на ристалищах. Я, по-детски, даже влюблена была. А потом — через десять лет — я встретила его грязного, вонючего, опустившегося. Сначала просто захотелось помочь этой тени того человека. Ведь никто не знает, что нас ждёт. А потом… привыкла. Как на работу ходила, ухаживала. Потом познакомила его с Ларисой. Сначала она не хотела. У неё мужчина был. Бедный, но любил её. А я деньги предложила. Большие. Вот она и терпела.

— Да что она, с голоду умирала, что у тебя деньги брала? — не выдержал я.

— У её сына порок сердца был. Ей деньги нужны были. Вот и терпела. А потом — как в песне: стерпится — слюбится.

— Я только начал тебе белые крылышки приделывать… а ты на них черную краску выливаешь, — прошептал я.

Элька грустно улыбнулась:

— Серёж, сказок нет. Есть жизнь. Верить в добро, а при этом пройти мимо человека, валяющегося на тротуаре — это большее лицемерие, чем ломать судьбу, чтобы спасти кого-то.