Ни Тегида, ни Оллатира не было среди бардов, спускавшихся с холма. Я предположил, что они остались возле колонны на вершине. Некоторое время там спорили о чем-то, а затем резко замолчали. Барды, задержавшиеся на плато, обернулись и, как мне показалось, с ожиданием смотрели вверх. Однако никакого знака или сигнала не последовало. Ждавшие заняли места позади своих главных, и все двинулись через плато к тропе на склоне. Оттуда начинался долгий спуск к пляжу внизу.

Ко мне подошел Тегид, встал рядом, наблюдая за уходящими, и опять сделал знак хранить молчание. Оллатир спустился последним и ни слова не говоря прошел мимо нас. Тегид занял место позади Оллатира, а я последовал за ним.

К тому времени, когда мы спустились на пляж, лодки так и сновали по проливу между островами. Народ переправлялся на больший остров, где их ждали лошади. Мы уходили последними. Полагаю, так хотел Оллатир, хотя наше ожидание затянулось. Хотелось есть.

Солнце уже склонилось к самой воде, когда мы, наконец, вышли на берег Инис Оэр. Мабиноги и остальные барды уже ушли; под навесом стояли только наши лошади. Как будто никакого горседда и не было. Я забрал свое оружие, лежавшее в каменной хижине, и небольшой сверток с едой. Еду я отнес туда, где стояли Тегид с Оллатиром, все еще что-то обсуждая.

— Останемся здесь на ночь, — сообщил мне Тегид. — Дневной свет недолог, а дел предстоит много.

Оллатир повернулся и пошел прочь по берегу. Тегид какое-то время смотрел ему вслед и, в ответ на мой удивленный взгляд, объяснил:

— Он недоволен. Горседд не… — Он замолчал, подумал и закончил: — В общем, все кончилось плохо.

А что мне оставалось делать? Я кивнул. Тегид рассмеялся.

— Теперь ты можешь говорить, друг.

Как ни странно, пока Тегид не снял с меня запрет, я и не рвался говорить, однако никаких чар на себе не ощущал. Теперь, когда мне вернули способность пользоваться языком, я тут же спросил:

— Ты можешь объяснить, что происходит? И зачем ты вообще привез меня сюда?

Тегид положил руку мне на плечо.

— Оллатир тебе все расскажет. — Я не уверен, но отвернувшись, он, по-моему, пробормотал: — Знание — это бремя. Однажды взвалив его на плечи, уже не сбросишь.

Я смотрел, как он уходит, недоумевая, зачем нужна такая секретность. «Ну да, бремя. Знаю. Да только незнание — бремя еще похуже, — подумал я. — Лучше бы все-таки рассказать мне, в чем дело. А так толку от меня…»

Оллатир не вернулся, пока солнце не опустилось в море за Инис Бейнайл. Полночи я носил воду и собирал хворост. После захода здесь становилось весьма прохладно. Итак, я стоял на коленях, пристраивая растопку поудобнее, когда надо мной остановился Главный Бард.

— Не зажигай костер, — приказал он, — и приготовь лодку. — Голос Главного Барда был спокоен, руки он держал, упрятав в рукава рубашки. А вот выглядел не очень: лицо серое, видимо, его мучила какая-то болезнь.

Я отложил кресало и направился к берегу, где стояли лодки. Тегид пошел мне помогать. Вдвоем мы протащили одну из лодок по песку и спустили на воду. Я передал Тегиду весло, а Оллатир тем временем устраивался в лодке. Свой рябиновый посох он заботливо уложил на колени. Я оттолкнул лодку и запрыгнул на борт.

Тегид несколько поспешно работал веслом, и я понял: старается попасть во время-между-временами. Солнце уже садилось за Белую скалу; и если мы хотим добраться до островка до наступления сумерек, надо спешить.

Переправились мы быстро, прошли по уже знакомой тропе, поднимаясь к травянистому плато. Оллатир шел впереди, Тегид — за ним, а я замыкал шествие. Опять, как и раньше, ко мне пришло ощущение расширения меня во все стороны, причем с каждым шагом оно нарастало. Это немного нервировало, но я не останавливался, разве что спотыкался чаще моих спутников. Узости тропы следовало обязательно миновать при свете. В темноте там ничего не стоило свернуть себе шею.

Мы вышли на плато как раз в тот момент, когда солнце опустилось в море, вспыхнув напоследок красными, фиолетовыми и оранжевыми цветами. На востоке проступили первые звезды. Оллатир и Тегид поспешили к кургану и начали подъем по крутому склону. На этот раз мне никто не запрещал идти за ними.

Холм на вершине, как я и полагал снизу, заканчивался ровной площадкой. Сотни белых круглых камней были уложены по кругу — каждый камень был вкопан в землю, сверху торчала только верхушка. Камни поменьше образовывали радиальные линии, как спицы колеса, по одной спице на каждую из четвертей. Колонна таким образом обозначала ступицу колеса. Всю ее покрывали замысловатые завитки и спирали кельтского орнамента. Линии на белом камне были вырезаны очень тщательно. Некоторые из ушедших бардов положили к основанию колонны ветки орешника. Одну из них Тегид поднял и протянул мне.

— Держи. Что бы ни случилось, не бросай ветку. — Я уже готовился спросить, чего такого неожиданного он ждет, но в этот момент он поднял руку и провел концами пальцев по моим губам. — Так оно спокойнее. Ни звука! — Слова, уже готовые сорваться с моего языка, куда-то подевались; всякое желание говорить исчезло. Я кивнул и крепче сжал ветку орешника. — Встань за границей круга, — сказал Тегид, указывая на внешний пояс белых камней. Он быстро взглянул на небо, перехватил поудобнее свой дубовый посох, и присоединился к Оллатиру. Главный Бард накинул капюшон плаща на голову и прохаживался вокруг колонны, держа перед собой рябиновый посох.

Оба барда начали обходить каменный палец, и в это время солнце окончательно зашло. На востоке над морем появился край полной луны. Наступило время-между временами.

Оллатир, Главный Бард Мелдрона Маура, остановился и воздел рябиновый посох к небу, держа его обеими руками. Он что-то крикнул на тайном языке бардов. Я лишь понял, что он обращается к богу грома.

Из кожаного мешочка на поясе он достал пригоршню пепла, который барды называют Nawglan, Священная Девятка. Готовят его из смеси золы, полученной от сжигания девяти священных деревьев: ивы, орешника, ольхи, березы, ясеня, тиса, вяза, рябины и дуба. Главный Бард тщательнейшим образом распределил пыль по четырем четвертям и снова обошел посолонь вокруг колонны, священного центра Альбиона, Острова Могущественных.

Тегид сопровождал Главного Барда, отстав на три шага. Он тоже накинул на голову капюшон и сжимал в руках свой посох. Оллатир произносил заклинание, Тегид его повторял. Так они и ходили некоторое время друг за другом.

Не знаю, как долго это продолжалось. Я стоял, полностью лишенный чувств, в немоте, ничего не понимая. Время просто шло. Долго ли, недолго, мне неведомо. Но я хорошо слышал зычный голос Оллатира.

А потом настала тишина. Все замерло в неподвижности. Этакое затишье перед бурей. Отголоски громового голоса Оллатира затихли, но какой-то звук все-таки оставался: не то вода, прорвавшая вдали плотину, не то вдруг наполнившееся русло давно пересохшего ручья — кипящий каскад звуков, все сносящий на своем пути.

Я обернулся и увидел, что плато покрыл грязный желтый туман. Он стремительно накатывался из ниоткуда, выбрасывая вперед отдельные космы. От него плохо пахло. Кожа у меня стала холодной и гладкой, как глина. Туман поднимался по склонам священного кургана.

Я посмотрел в небо. Казалось, звезды текли, как расплавленное серебро. Недавно взошедшая луна окрасилась в цвет крови. Тьма вздымалась и опадала, как бока раненого зверя.

Оттуда, из мертвенно-бледного неба долетел тонкий, завывающий вопль, бескровный и холодный, словно вой ветра, приходящего с ледяных северных высот. Он нарастал, приближаясь к вершине холма, заглушая шум бурлящей воды, наполняя мир звуками опустошения и злобы.

Я увидел нечто призрачное, огромное. Существо, казалось, выплыло из ночного воздуха, соткалось из самого неба, из пространств между струящимися звездами. Его породила тьма, плотью стала ночь, а ночной воздух образовал кровь и кости. Чудовище кричало от ужаса, словно понимая собственную отвратительность.