Нас хорошо встретили в селении. Мы оказались первыми путешественниками в сезоне. Староста подтвердил, что ждет корабль завтра или послезавтра, и поселил нас в гостевом доме, предоставив женщину для готовки. Тегид достал из кожаного мешочка на поясе тонкую палочку, отломил кусочек золота и расплатился со старостой. Тот с удовольствием принял плату, поворчав для порядка, что хватило бы и новостей из королевства.

А я подумал, какими одинокими выглядят подобные поселения, особенно для общительных людей. Новостей из внешнего мира здесь ждут с вожделением, а путешественники обладают не по заслугам высоким статусом. Действительно, нам не раз приходилось платить за ночлег рассказами Тегида о событиях в королевстве. Вдобавок ко всему Тегид был бардом. Это еще больше добавляло нам популярности. В селении не было даже филида, мастера песни. За всю долгую холодную зиму здесь не звучало ни песен, ни историй, кроме тех, которые люди рассказывали или пели сами. На первый взгляд, ничего особенного, но зимние ночи длинные, дни темные. А песни барда способны превратить жизнь у очага в сверкающее очарование.

Именно в Ффим Ффаллер я впервые оценил по достоинству своего спутника. Тегид спел песню с благословением поселению, и это чудо я буду хранить вечно.

Было так. Мы собрались в доме старосты, возле очага. Ужин недавно кончился, и люди пришли послушать Тегида. Я еще раньше удивился, когда он достал из своей кожаной сумы арфу и пошел на пристань, чтобы настроить инструмент. В тот момент, когда он вошел в дом, люди ощутили трепет предвкушения.

Он выпрямился и оказался выше всех в комнате. Плащ изящными складками спадал с плеч, арфа прижата к груди, лицо освещают отблески пламени из очага. Он наклонил голову и провел пальцами по струнам арфы, вызвав каскад звуков, — словно дождь из серебряных монет пролился на слушателей.

Глубоко вздохнув, Тегид запел, просто и выразительно. Я старался следить за смыслом песни, но внимание уходило на то, чтобы распутать хитросплетение слов. Впрочем, скоро это стало неважно. То, чему я стал свидетелем, иначе как волшебством не назовешь.

Тегид рассказывал об одиноком рыбаке, влюбившемся в морскую деву. Он встретил ее в море, и в море же потерял. Песня была простая, но спета таким голосом и на такую пронзительную мелодию, что слезы выступили на глазах у всех слушателей. Я уловил только общий смысл, однако проникновенность песни поразила меня. Мелодия наполнила душу тоской.

Когда он закончил, люди долго сидели в восторженном молчании. А потом Тегид начал новую песню. Но мне уже было достаточно. Я был словно бедняк, попавший за богатый стол и переевший. Больше не влезало. Поэтому я ушел погулять вдоль берега.

Я ходил по галечному пляжу, смотрел на яркие звезды, слушал плеск волны. Никогда бы не подумал, что меня так тронет песня о русалке. Похоже, внутри меня пробудилась некая спавшая доселе часть души. Я уже никогда не буду прежним. Но кем же я тогда буду?

Да, рай оказался полон фантастических восторгов и тревог. Ужас и красота, неразбавленные, бок о бок — и я не умею выстоять ни перед одним, ни перед другим. Как я могу вернуться в мир, который знал раньше? Честно говоря, мысль о возвращении отлетела прочь и не вернулась. Чудом я оказался здесь, здесь и останусь.

Я долго не спал в ту ночь. То, что пробудилось во мне, не давало покоя. Какой сон, когда мой дух в огне? Я завернулся в плащ и снова вышел на берег, чувствуя себя таким же беспокойным, как толчея волн в заливе. Сердце замирало от страха и восторга.

Рассвет застал меня на причале. Я наблюдал, как серебряный туман катится с крутых склонов гор и растекается по холодной сине-черной воде залива. Небо казалось тусклым и твердым, как сланец, но облака, наплывающие с моря, порозовели в рассветных лучах. Плеснула крупная рыба. От этого места по воде пошли круги, превратившиеся в колеблющееся серебряное кольцо.

Эта простая картина пронзила все мое существо. Она показалась мне предзнаменованием, полным смысла, символом всей моей жизни: потревоженная поверхность превратилась в мерцающий, постоянно расширяющийся круг. Круг будет расти, пока не охватит весь залив, а после не останется ничего, и даже памяти о нем не будет.

Копье моего соперника вместо наконечника заканчивалось закругленной деревянной болванкой. Но когда он тыкал в меня этой деревяшкой, больно было все равно. На мне живого места не оставалось, сплошь синяки и шишки. Самодовольный маленький негодяй, державший копье, не без основания считал, что превосходит меня во всем, кроме возраста.

Кинану Маче было около пятнадцати лет. Для своего возраста он был довольно крупным парнем и грозным бойцом. Типичный королевский любимчик: волосы, похожие на пылающую солому, маленькие глубоко посаженные глазки василькового цвета, белая кожа в веснушках. А уж высокомерие сравни толстому серебряному торку на шее, которым он невыносимо гордился.

С тех пор, как наш инструктор Бору — высокий, тонкий, как тростинка, гений копья, — поставил нас в пару, Кинан неизменно побеждал меня. Бору, сам некогда выпускник школы Скай, метал копье так, что оно просто исчезало из вида. Мог броском поразить падающее с дерева яблоко. Большинство учеников с почтением выслушивали Бору, что бы он им не говорил.

Сегодня мне нужно было всего лишь не дать себя избить. Впрочем, вчера передо мной стояла та же задача. И позавчера тоже. Но сегодня я твердо решил взяться за дело. Время поджимало. Упражнения с копьем скоро должны закончиться, а я даже на самоуважение не наработал. Итак, показательный поединок. Была у меня одна задумка…

Кинан стоял от меня шагах в десяти. Как обычно на конопатом лице играла глумливая улыбка. Копье он держал обеими руками перед собой. Кто бы не наблюдал за нами, все знали, чем кончится поединок: я упаду после удара под ребра или в грудь, или по коленям, или по плечам, короче по любому месту, куда попадет этот маленький придурок. Я долго смотрел на него, такого умелого, хладнокровного, напыщенного, пока кровь у меня в жилах не вскипела. Я поклялся сам себе, что сегодня сотру эту наглую ухмылку с его лица раз и навсегда. Я поднял тренировочное копье и сделал шаг вперед. Еще шаг, и еще. Кинан шагнул навстречу, по-прежнему ухмыляясь. Он с издевкой спросил:

— Ну что, еще одно падение? Неужто тебе не хватило вчерашнего?

— Не хватило, — ровным голосом сказал я. — Посмотрим, что будет сегодня, ты, отвратительный урод.

Он подошел ближе. Дерзкий и жестокий; ему нравилось сбивать меня с ног. Что ж, он слишком часто меня бил, и теперь мне уже нечего терять. Если я снова проиграю, это будет просто еще один проигрыш в печальной череде поражений. Но если мой план сработает...

Я опустил тренировочное копье. Кинан в ответ опустил свое. Я шагнул вперед. Он тоже.

Неожиданно Бору, стоявший посреди поля, поднес к губам серебряный рог и протрубил конец тренировки. Но я не обратил на него внимания. На лице Кинана появилось удивленное выражение. Обычно, как только трубили сигнал, я первый бросал копье.

— Ты чего? Не сдаешься?

— Не сегодня, Кинан. Начнем.

Он бросился вперед, нанося копьем быстрые и короткие удары в надежде отвлечь меня. А я продолжал стоять неподвижно. Он оказался совсем рядом.

— А ты сегодня упрямишься, Колри, — рассмеялся он. — Надо поучить тебя хорошим манерам.

Здесь меня с первых дней прозвали «Колри» — это такая игра слов, означающая «неудачник». Я и был для своих несовершеннолетних товарищей-воинов неудачником.

— Ну поучи, Кинан, — сказал я спокойным тоном.

Остальные, почувствовав напряжение, собирались вокруг. Некоторые выкрикивали насмешки, но большинству было просто интересно посмотреть, кого побьют. Слышались пустые советы и смешки.

Кинан увидел шанс похвастаться и постарался выжать из него все возможное. Он опустил голову и сделал выпад. Я отбил удар, как не раз показывал тренер. Кинан тут же изменил направление удара, целясь в мою незащищенную голову. Хороший прием. Очень хороший. Да только он уже пользовался им раньше, и на этот раз я был готов. Вскинув копье, я закрыл голову, но открыл живот. Кинан все подмечал. Он повернулся и, продолжая движение копьем, попытался пнуть меня ногой в живот. Он занес ногу, а я, крутанув копье, сильно ударил его по вытянутой ноге. Он вскрикнул — скорее, от удивления, чем от боли. В толпе громко рассмеялись.