Оба мы были аспирантами, Саймон и я. Жили в одном номере общежития. Но если Саймону достаточно было лишь распорядиться, чтобы ему подали машину, то я даже швейцара не мог уговорить, чтобы он выкатил мой велосипед, пока я почту проверяю… Я думаю, у социального статуса есть свои привилегии.

На этом пропасть между нами не заканчивалась. В то время как я был чуть выше среднего роста и телосложения, то есть слегка худощавым, Саймон был высоким и царственно стройным, мускулистым, подтянутым — то есть имел телосложение олимпийского фехтовальщика. Я смотрел на мир лицом изрядно простоватым, некоторые черты которого можно было бы назвать даже люмпеновскими, а сверху их венчала шевелюра цвета скорлупы старого грецкого ореха. Совсем другое лицо было у Саймона: острые, четкие и чистые линии, густые, темные, вьющиеся волосы, которые почему-то восхищают женщин. У меня глаза мышиного цвета, у него — ореховые. Мой подбородок не выделялся совершенно, а у него — решительно выступал вперед. Когда мы вместе появлялись на публике, многие вспоминали рекламу витаминов «До и после». Короче, Саймон обладал яркой внешностью, этакой суровой мужественностью, приводившей в восторг представителей обоих полов. Моя же внешность… Говорят, со временем такие черты становятся лучше, но я сомневался, что проживу так долго, чтобы этого дождаться.

Другой бы позавидовал тому, сколь щедро одарила природа моего друга, но я спокойно принял свою судьбу, и в общем-то был доволен. Ну ладно, я тоже немного завидовал, но вполне умеренно.

Так или иначе, мы оба стояли под дождем, мимо проносились машины, автобусы выплевывали промокших пассажиров на оживленный тротуар вокруг нас, а я продолжал вяло сопротивляться.

— Ну пойми, это же глупо. По-детски и безответственно. И вообще безумие какое-то.

— Ты, конечно, прав, — приветливо соглашался он. Дождь капал с козырька его водительской кепки и стекал по непромокаемой охотничьей куртке.

— Нельзя же просто вот так все бросить и гонять по стране из-за какой-то прихоти. — Я скрестил руки под своим пластиковым плащом. — Просто в толк взять не могу, как я дал себя уговорить!

— Это все мое неотразимое обаяние, старина. — Он обезоруживающе ухмыльнулся. — У нас, Ронсонов, этого добра полно.

— Да уж, это верно, — уныло согласился я.

— Где твой дух приключений?!

И он еще обвиняет меня в отсутствии характера! Впрочем, это не первый раз, когда я соглашался на его безумные авантюры. Сам-то я предпочитал думать о себе, как о решительном, твердо стоящем на земле, практичным реалистом до мозга костей.

— Да какой там дух приключений! Мне просто жаль терять четыре дня просто так.

— Между прочим, сегодня пятница, — напомнил он. — Выходные. Вернемся в понедельник, и ты сможешь заняться своей драгоценной работой.

— Мы даже зубных щеток не взяли, я уж не говорю про сменное белье, — привел я последний аргумент.

— Ладно, ладно, я все понял, — вздохнул он, как будто я наконец его победил, — ты свою точку зрения высказал. Если не хочешь, не буду тебя заставлять.

— Вот и хорошо.

— Я поеду один. — Он подошел к краю мостовой как раз в тот момент, когда перед ним остановился, урча мотором, серый «Jaguar Sovereign». Мужчина в черном котелке вышел из-за руля и придержал ему дверь.

— Спасибо, мистер Бейтс, — кивнул Саймон. Мужчина дотронулся до полей шляпы и поспешил в сторожку привратников. Саймон взглянул на меня через крышу блестящего автомобиля и улыбнулся. — Ну, приятель? Ты собираешься позволить мне веселиться одному?

— Будь ты проклят, Саймон! — проворчал я, залезая внутрь. — Но мне это не нравится.

Саймон усмехнулся, скользнул на водительское сиденье и захлопнул дверь. Переключил передачу и вдавил педаль газа в пол. Шины завизжали на мокром асфальте, и машина рванулась вперед. Саймон крутанул руль и совершил совершенно незаконный разворот посреди улицы под гудки автобусов и ругань велосипедистов.

Да поможет нам Бог. Мы отправились в путь.

Есть кое-что и похуже, чем ехать по М6 на Jaguar Sovereign под музыку Генделя, омывающую измотанные слуховые нервы. Автомобиль преодолел отметку в девяносто миль без малейшего труда.

Мирный пейзаж незаметно скользит мимо. Прохладная кожа любовно обнимает тело. Тонированное стекло бережет глаза. Прекрасные амортизаторы смягчают неровности дороги. Потрясающая машина. Я бы сразился с носорогом, лишь бы заполучить такую.

Отец Саймона, торговый банкир неясного происхождения, но собирающийся стать лордом, купил эту машину сыну. Таким же образом он купил Саймону первоклассное оксфордское образование.

У Ронсонов были деньги. О да, они многого добились. Кое-что было сделано до них, но и они не сидели сложа руки.

А еще Ронсоны отличались весьма ценимым в Англии качеством — воспитанием. Прабабушка Саймона была герцогиней. Его бабушка вышла замуж за лорда, разводившего скаковых лошадей, и однажды ухитрилась продать победителя Дерби королеве Виктории, тем самым навсегда обеспечив себе славу и богатство.

Семья Саймона была одним из тех тихих респектабельных племен, которые удачно женятся и в конечном итоге владеют Корнуоллом, Озерным краем и половиной Бэкингемшира, причем приобрела все это так, что никто и не заметил. Конечно, Саймон рос избалованным мальчишкой.

Я думаю, в другое время Саймон бездельничал бы в особняке в Мидлендсе, отделанном ореховыми панелями, дрессировал бы лошадей и собак, успешно играя роль деревенского сквайра. Но теперь он знал слишком много, чтобы довольствоваться жизнью в дорогих спортивных штанах. Увы, образование сделало для него невозможным подобный уютный сценарий. Может он просто родился не в то время?

Аристократичность была присуща ему изначально. Я готов был представить его кем угодно: владельцем обширных поместий, герцогом в окружении многочисленной семьи в поместье в Сассексе, только не ученым. Для этого Саймону не хватало всепоглощающей страсти к знаниям и амбиций, необходимых для выживания в узком кругу академических распрей. Нет, склонность к академической работе у него определенно была, а вот реальной потребности добиться в ней успеха я не видел. Что же удивляться, что к своей работе он относился несерьезно?

Однако лентяем его никто бы не назвал. Саймон по праву завоевал свое место благодаря блестящей студенческой карьере. Но теперь оказалось, что для докторанта третьего курса работы слишком много. И вообще, зачем ему степень по истории? Он не собирался вести серьезные исследования, а уж о преподавании мечтал меньше всего. У него вообще не было никаких академических амбиций. Через два года после начала работы по своей программе он просто механически выполнял нужные действия. А в последнее время и этого не делал.

Я видел, как блестящий приз потихоньку ускользает от него по мере того, как он все больше отлынивает от учебы. Классический случай выгорания выпускников. В Оксфорде встречается довольно часто и симптомы распознаются с первого взгляда. Пожалуй, Саймон продолжал сидеть в университете, поскольку это было самым простым. Он просто не хотел думать о том, чем еще можно заняться. А с деньгами жить в Оксфорде легко. Да и без денег это лучше, чем многое другое. Я не винил Саймона; просто жалко его было. Не знаю, что бы я делал на его месте.

Мне, как и многим американским студентам в Оксфорде, приходилось на каждом шагу доказывать свое право на пребывание здесь. Я отчаянно хотел получить степень, и даже мысли не допускал, что потерплю неудачу. Я не мог позволить, чтобы меня отправили обратно с поджатым хвостом. Так что у меня стремления к успеху было хоть отбавляй, и Саймону этого не понять.

В этом, на мой взгляд, и заключалось одно из принципиальных различий между нами: мне приходилось собирать крохи, и каждая из них доставляла мне удовольствие. Для Саймона в этом не было ни малейшей необходимости.