Все, что он имел, все, чем он был предоставлялось ему от рождения. Все, чего он когда-либо хотел, доставалось ему даром, без каких-либо усилий. Люди постоянно делали для него скидку просто потому, что он Саймон Ронсон. Никто не делал скидку на Льюиса Гиллиса. Никогда. То немногое, что у меня было — действительно немногое — по крайней мере принадлежало мне, потому что я это заслужил. Заслуги не входили в круг представлений Саймона в его вселенной. А для меня они были всем.

И все же, несмотря на наши разногласия, мы были друзьями. С самого начала, когда в тот первый год мы занимали соседние комнаты, мы знали, что поладим. У Саймона не было братьев, поэтому он решил назначить на это место меня. Естественно, в студенческие годы мы, как и все, пробовали золотой нектар из чанов в «Турфе», гребли на реке, доставляли девочкам неприятности и в целом вели себя так, как можно было бы ожидать от оксфордских студентов.

По окончании курса я подал заявку на участие в программе кельтских исследований и ее одобрили. Уже немало для ученика средней школы моего родного города. Далеко не каждый из них мог похвастаться обучением в Оксфорде, не говоря уж о том, чтобы его закончить. Об этом даже в местной газете писали, к радости моих спонсоров; газета называлась «Американский легион», именно она в неожиданном приступе щедрости предоставила мне стипендию на книги и расходы. А дальше я хоть и с трудом, но все же нашел небольшой грант, чтобы покрыть остальное, и вот я при деле!

Саймону же показалось, что ученая степень — неплохая идея, поэтому он занялся историей — хотя почему историей, а не астрофизикой, например, животноводством или чем-то еще, непонятно. Но, как я уже сказал, у него были хорошие мозги, и многие думали, что у него все получится. В колледже ему даже комнату предложили, а таким точно может похвастаться далеко не каждый. Мест для студентов всегда не хватает, а о комнатах для выпускников вообще не может быть и речи, исключая очень важных людей.

Полагаю, здесь снова сработала система привилегий. Отец Саймона, Джеффри Ронсон из Блэкледжа, Rawnson and Symes Ltd., несомненно, приложил к этому руку. Но мне-то что за дело? Комната наверху была обставлена чудесным антиквариатом из запасников колледжа — шедевры итальянского Возрождения, резные дубовые панели, столы от Тиффани, хрустальная люстра, два письменных стола Чиппендейла и красный кожаный диван. На этом всякие отличия не заканчивались: у нас была хорошая еда в столовой, дополненная прекрасными винами из легендарных погребов колледжа, к нашим услугам был вспомогательный персонал, а еще у нас был свободный доступ к библиотечным фондам, за что некоторые студенты готовы были нас убить. Венчал всё это великолепный вид на двор колледжа и шпиль собора. Мог ли я мечтать о таких условиях? Да никогда в жизни!

Саймон хотел, чтобы мы продолжали жить вместе, как раньше, в итоге я делил с ним апартаменты. По мне, так думал он только о трех-четырех годах холостяцкого счастья. А о чем ему еще думать? Деньги-то есть.

Он вполне мог позволить себе тянуть время хоть до конца света, а вот мне приходилось думать о выплатах по грантам и займам. Я должен был закончить учебу, получить степень и должность преподавателя, и лучше поскорее. Я очень любил Оксфорд, но на мне все еще висел студенческий кредит, а в Штатах моя семья громко и часто задавала вопрос, увидят ли они меня когда-нибудь снова.

Кроме того, я достиг того возраста, когда брак — или, по крайней мере, сожительство — выглядело привлекательной идеей. Я устал от безбрачия, устал идти в одиночестве по холодным коридорам жизни. Мое грубое мужское существование остро нуждалось в облагораживающем влиянии женщины, и я бы очень не возражал против присутствия изящных женских форм в моей постели.

Вот почему мне не по душе пришлась эта нелепая поездка с Саймоном. Меня ждала диссертация: «Влияние гойдельской космографии на средневековую литературу». В последнее время я начал ощущать слабый проблеск света впереди. Уверенность постепенно росла. Я приближался к концу. Во всяком случае, мне так казалось.

Вероятно, Саймон почувствовал это и неосознанно решил меня притормозить. Он просто не хотел, чтобы наши хорошие времена кончались. Если мне удастся получить степень раньше него, ему придется бороться с жестким миром в одиночку — и эта перспектива его не радовала. Поэтому он изобретал всякие хитроумные уловки, чтобы отвлечь меня.

Эта глупая история с зубром была всего лишь еще одной такой уловкой. Почему я согласился на это? Почему я поддался на его уговоры?

А в самом деле — почему? Возможно, мне самому не очень хотелось заканчивать работу. В глубине души я боялся неудачи, а если я так и не закончу, никакой неудачи не случится… Это больно, я знаю. Но это правда, и это гораздо более распространенная болезнь среди ученых, чем думает большинство людей. В конце концов, на этом основана университетская система.

— Подвинь свою чертову задницу! — пробормотал Саймон, адресуясь к водителю опасно перегруженного мини.

— И ты пошел вон, придурок. — Так он бормотал последние пятьдесят миль. Шестимильная пробка вокруг Манчестера сильно задерживала движение и досаждала ему. Я взглянул на часы на приборной панели: три сорок семь. Цифровые часы являются симптомом нашего амбивалентного века; они обеспечивают время с точностью до наносекунды, но на большее они не способны. Мы все еще были здесь.

— Уже почти четыре часа, — заметил я. — Может быть, стоит сделать перерыв и выпить чаю? Указатель говорит, что скоро будет кафе.

Он кивнул.

— Пожалуй. Мне не мешало бы пописать.

Несколько минут спустя Саймон кое-как пробился к оазису на М6. Стоянка оказалась переполнена, не мы одни хотели чаю. Многие водители что-то ели прямо в машинах. Меня всегда удивляла эта странная привычка. Люди проводят часы за рулем, а затем съезжают на парковку только для того, чтобы сидеть в машине, есть бутерброды из обувной коробки и пить остывший чай из термоса? Мне такой долгожданный перерыв не нравится.

Мы припарковались, заперли машину и пошли к невысокому кирпичному зданию, похожему на бункер. Грязное серое небо обрызгало нас моросью, а резкий ветер с запахом дизтоплива загнал сырость под нашу одежду.

— Господи, только не это, — простонал Саймон.

— Что тебя не устраивает?

Он махнул рукой на синие пластиковые буквы, кое-как прикрепленные к серой бетонной стене. В его жесте не было ничего, кроме презрения. «Отель ʺАвтоманьякʺ — для самых худших».

Мы прошли в мужской туалет. Там было сыро и грязно. Очевидно, какой-то заблудший пастух провел здесь стадо, страдающее диареей, а руководство забегаловки еще не хватилось.

Мы быстро закончили свои дела и вышли в зал, пройдя мимо настоящей банды в черной коже, увлеченной аркадной игрой «Убей или сдохни».

Развлекающиеся головорезы пытались выпросить у нас мелочь, но Саймон властно их проигнорировал, и мы наконец оказались в обеденном зале.

Здесь, конечно, была очередь, а также несвежие торты и печенье сомнительного вида. Я остановился на батончике Twix и кружке чая. Саймон же сообщил, что желает повеселиться и заказал курицу с жареным картофелем, печеные яблоки со сливками и кофе.

Я нашел нам столик и Саймон устроился напротив меня. В зале громко лязгали столовыми приборами и пахло сигаретным дымом. Пол под нашим столом был скользким от горохового пюре.

— Прямо гротеск какой-то, — простонал Саймон, но не без определенного мрачного удовлетворения. — Настоящий свинарник. «Автоманьяки» наносят удар.

Я отхлебнул чай. В нем ощущался явный избыток молока, зато он был горячим. Саймон плеснул коричневого соуса на курицу с жареным картофелем и попытался подцепить вилкой кусок картошки. Длинная полоска, больше всего похожая на мокрый палец, безвольно свисала с вилки. Он взглянул на нее с отвращением, но все же положил в рот, а затем медленно перевел взгляд василиска на стойку с едой и кухню за ней.

— У этих неграмотных поваров хватает умственных способностей только на то, чтобы окунуть картошку в машинное масло, — ледяным тоном сказал он. — Может, когда-нибудь они и научатся готовить, всякое бывает, но очень нескоро.