Очаровательная Гвенллиан: с темно-рыжими волосами и сверкающими изумрудными глазами; белейшей кожей контрастом с яркими губами и румяными щеками, словно подкрашенными наперстянкой; невероятно изящная в каждом изгибе от шеи до стопы. Каждую ночь под ее чудными пальцами арфа сплетала магические мелодии вечных песен Альбиона: о Ллире и его несчастных детях, о непостоянной Блодуэдд и ее подлом предательстве, о Пуйле и его возлюбленной Рианнон, о прекрасной Арианрод и таинственной Матонви, а еще в ее песнях плыли Бран Благословенный, и Манавиддан, и Гвидион, и Придери, и Дилан, Эпона, Дон… и все остальные.
Она пела об их любви и ненависти, славные подвигах и досадных неудачах, об их мудрости и безумии, чудесной жизни и трагической гибели, о великой доброте и неожиданном гневе, милосердии и жестокости, триумфах и поражениях, бесконечной череде перерождений. В ее песнях передо мной проходили все превратности человеческой жизни. В эти моменты я понимал, что значит быть Человеком.
Каждый вечер после ужина мы наполняли чаши медом и собирались вокруг яркого пламени очага, чтобы послушать песни Гвенллиан. Все знали: как только она коснется струн, время перестанет течь. Иногда я выходил из глубокой задумчивости, шел на двор и смотрел, как розовые пальцы рассвета поднимают край черного покрова ночи на востоке. В голове теснились песенные образы, и мед в моей чаше оставался нетронутым.
Слушать пение Гвенллиан значило грезить наяву. Время, ветер и дождь исчезали. Ангельский голос творил волшебство. Когда Гвенллиан пела, она сама становилась песней, а те, кто ее слушал, приобщались к высокому.
Я мог бы прожить остаток своих дней, слушая ее, никогда не уставая, даже не заботясь об отсутствии еды или питья; ее песня была той пищей, в которой я нуждался.
Вот так мы и жили в островном царстве Скаты. Став Ллидом, я постигал искусство воина с упорной решимостью, стремясь в совершенстве овладеть мечом и копьем, ножом и щитом. Постепенно рукоять меча принимала форму моей руки, пока меч и рука не стали единым целым; древко моего копья стало верным, безошибочным слугой; мой нож и щит стали большей частью меня, чем зубы и ногти. Медленно, но все же тело приучилось к строгому ритму битвы. Я стал худым, как щепка, и твердым, как древко копья.
Трудился усердно. Поражения учили меня хитрости; неудачи — находчивости. Ушел страх. Я стал неумолимым и, как следствие, пришла смелость. Я жил жизнью воина, и я стал воином. В конце концов каждый мой нерв и каждое сухожилие, каждая кость и каждая мышца с пугающей точностью стали подчиняться воинскому искусству. И со временем я стал частью отряда, свободным от гнева и страха, чьи движения — чистейшая радость, каждое состязание стало лишней возможностью продемонстрировать мастерство.
Шесть лет ушло на постижение этой науки. Шесть лет пота, напряжения и борьбы. Шесть лет дружбы. Шесть лет прекрасного солнца Гида и холода Соллена. Шесть лет, от Белтайна до Самайна, и в конце концов я стал не последним среди моих товарищей.
Седьмой год мало отличался от остальных. Разве что иногда наступал момент, когда я вспоминал, что мое время на Инис Скай подходит к концу: скоро я вернусь в Придейн, чтобы служить Великому королю Мелдрону Мауру. Я считал дни и жалел о каждом из них, потому что это приближало время отъезда.
Я не хотел покидать остров: настолько нестерпимой представлялась мне мысль о том, что никогда уже я не смогу наслаждаться нежной компанией Гэвин, никогда больше не буду нестись галопом с Гован, никогда больше не услышу песен Гвенллиан. Сестры стали мне дороже собственного сердца; я скорее выдерну его из груди, чем оставлю их.
Но что я мог сделать? Все проходит. Весной придет корабль и заберет меня отсюда. Но для опасений была и другая причина. Вернувшись ко двору Мелдрона, я вернусь также к Саймону, а значит к нашей старой проблеме: поискам пути в мир, из которого мы пришли.
Теперь я хотел вернуться в явленный мир не больше Саймона. Я понимал его. На Инис Скай узы, связывавшие меня с моим собственным миром, истончились и отпали. Я не заметил, как они ушли; просто перестал о них думать. С каждым днем явленый мир тускнел, становился менее реальным, пока не стал казаться призрачным, подернутым серым туманом. Теперь я хотел остаться здесь, чего бы это ни стоило. И вот в конце седьмого года за мной пришел Тегид.
Как-то холодным утром я стоял на скалистом утесе, смотрел на залив и на приближающийся корабль. Он привезет на остров дочерей Скаты, а когда утихнут холодные шторма Соллена, заберет меня. Целых три сезона я страдал без дочерей Скаты. Но вот они вернулись, и мне не терпелось увидеть их.
Я сел в седло и погнал лошадь по горной тропе от обрыва к причалу. Многие младшие ученики уже стояли на берегу, с нетерпением ожидая возможности уехать домой. Они очень скучали по клану и родным; в их глазах отчетливо читалась тоска по дому. И мне было интересно: а что видится им в моих глазах?
Корабль подходил неторопливо. Вскоре я уже мог различить на носу корабля фигуры дочерей Скаты. Я видел Гэвин, махавшую нам; Гован смеялась; волосами Гвенллиан играл морской ветер. А потом… потом я стоял по колено в воде, подтаскивая корабль к причалу, и тянул руку, чтобы первым помочь спуститься дочерям Скаты. Гэвин взяла меня за руки и поцеловала. Сладкое теплое дыхание касалось моей шеки.
Гован тоже одарила меня поцелуем.
— Я скучала по тебе, Ллид, — легко произнесла она. — Дай-ка я посмотрю на тебя.
— Что за нужда? Я не изменился. Но вот оголодал серьезно, пока вас не было.
— Ах ты мошенник! — она рассмеялась и снова поцеловала меня.
И тут я увидел Тегида, шагающего среди мелких волн прибоя с высоко поднятым дубовым посохом.
— Из тебя сделали воина! — крикнул он еще издали.
— Тегид! — завопил я, — неужто это и впрямь ты?
— Вот и я глазам не верю, — сказал он, походя и обнимая, как родного. — Я же оставлял здесь совершенно другого человека! Мелдрон Маур будет рад, когда я доставлю тебя ко двору.
Я понял, что он хотел сказать мне приятное, но одновременно понял, зачем он здесь. Радость от встречи с другом пропала. Я тяжело сглотнул.
— Когда? — спросил я. Мои надежды перезимовать на острове рухнули.
— Сегодня вечером, — ответил Тегид. — Мы уйдем с приливом. Вижу, ты огорчен.
День был ясным, но меня он совершенно не радовал. Солнечное тепло умерло в тоске на пороге моей души. Ничего я не нажил, и все же чувствовал себя так, словно у меня украли самое дорогое. На острове Скаты я жил полной жизнью. Никогда и нигде я не жил так. Суровая воинская школа показала мне, что значит быть живым. Теперь все кончилось, и мне казалось, что это кончилась моя единственная жизнь.
— Мне бы тоже хотелось перезимовать здесь, — сказал Тегид. — Однако пойдем. Попрощаешься. Я позабочусь о твоих вещах.
Те, кто кончает обучение у Скаты, должны подать запрос на выезд. Если, по мнению Скаты, воин овладел всем, чем должен был овладеть, она подарит ему оружие. Обычно это превращалось в радостную церемонию, но сегодня сердце у меня не лежало к веселью. Я не хотел покидать остров.
Все же пришлось подняться в каэр, где уже собрались мои товарищи-воины. Они пришли попрощаться со мной. И Кинан, конечно, тоже был здесь. Он первый окликнул меня еще издали.
— Ллид! Мы же вместе поплывем, да? — Его румяное лицо сияло от удовольствия. Он давно ждал этого дня и с трудом мог поверить, что он наконец наступил. — Говорят, в Альбионе проблемы и мы можем понадобиться. — Он, наконец, обратил внимание на мою мрачность. — Эй, что это с тобой?
— Я надеялся еще здесь побыть, — тихо ответил я.
Хотя мы и были друзьями, Кинан не мог понять причину моих страданий.
— Мы же будем командовать воинами! Это честь! Мелдрон Маур — великий король; ты получишь много золота на службе ему. Ты увидишь.
В этот момент шкура на двери откинулась и Кинана пригласили внутрь. Он решительно шагнул вперед. За шесть лет пребывания на острове он обрел уверенность в своих действиях. Все видели уже не того юношу, которому приходилось то и дело думать о том, как он выглядит в глазах окружающих. Он стал намного спокойней. Отец хотел от него совершенства, и он стал совершенным. Мне нравилось думать, что я помог ему. Прежде всего, мы с Кинаном стали братьями по оружию, а эта связь сильнее смерти.
