— Конечно.

— Ну да, разумеется. А если перестанет существовать сама красота? Что, если перестанет существовать сама идея красоты? — Он надул щеки. — Вам не кажется, что десять тысяч лет человеческой мысли и прогресса будут мгновенно уничтожены? Человечество утратит одно из своих основных качеств — способность видеть, ценить и создавать красоту. Мы опустимся до уровня животных.

— Наверное, вы правы, — согласился я.

Профессор достал пару длинных шерстяных носок и осмотрел их на предмет дырок.

— Красота — это не только удовольствие от ее лицезрения. Это воображение, творчество и воодушевление. Без красоты мы просто перестанем быть теми, кто мы есть.

— Да, я знаю эту теорию.

— Отлично. Тогда продолжим. — Он сложил носки и сунул их в рюкзак, достал еще одну пару, нахмурился и вернул обратно в ящик. — Так вот. Как бы важна ни была идея красоты, Потусторонний мир в тысячу раз важнее. И его потеря будет гораздо более сокрушительной.

Вот это поворот! Я опять перестал его понимать.

— Пожалуй, здесь у меня проблема, — осмелился я прервать его.

— Это потому, что вы не используете голову, мистер Гиллис! — раздраженно заявил профессор. Он опять полез в шкаф, достал дорожные ботинки на толстой подошве и потыкал ими в меня. — Думайте!

— Я думаю! Только, извините, все равно не понимаю.

— Тогда слушайте внимательно, — сказал Неттлс. — Если вы думаете о Потустороннем мире как о хранилище или сокровищнице архетипических образов этого мира… — По моему нахмуренному выражению он, должно быть, понял, что снова меня теряет, и замолчал.

— Профессор, я пытаюсь понять. Только хранилище архетипических образов — это как-то по-юнгиански.

— Забудьте о Юнге, — остановил меня Неттлс, ставя ботинок на стол и переключая внимание на меня. Я сел прямо и попытался сосредоточиться. — Около 865 года нашей эры ирландский философ Иоанн Скот Эриугена предложил доктрину, которая рассматривала природный мир как проявление Бога в четырех отдельных аспектах, которые содержатся в сингулярности Бога. Бог. — Он поднял брови. — Вы следите?

— Пытаюсь, — пробормотал я. — Но улавливаю с трудом.

— Эриугена признавал Бога единственным Творцом, Хранителем и Истинным Источником всего сущего — это первый из аспектов Бога. Второй: Эриугена признавал своего рода Сверхприроду, отдельную, невидимую иную природу, в которой обитают все изначальные идеи, силы и архетипы — Форму Форм, как он ее называл, — из которой произошли все земные или естественные формы.

— То есть Иной мир, — пробормотал я.

— Именно, — с облегчением кивнул профессор. — Суть дела, — продолжал он, — заключается в том, что для людей Иной мир выполняет несколько важнейших функций. Можно сказать, что он информирует и обучает наш мир некоторым важным истинам, главным образом связанным с человеческим существованием.

— То есть придает жизни смысл, — неуверенно предположил я.

— Нет, — сказал профессор Нетлтон. Он снял очки, посмотрел сквозь них на свет и снова надел. — Впрочем, это распространенное недоразумение. Потусторонний мир не дает жизни смысл. Скорее, Иной мир эту жизнь описывает. Жизнь во всей красе — с бородавками и всем остальным, так сказать. Иной мир служит примером, эталоном, иллюстрацией, если хотите. Ощущаете разницу? С помощью Иного мира узнаем, что значит быть живым, быть человеком: добро и зло, горе и радость, победа и поражение. Видите ли, все это содержится в сокровищнице. Иной мир — это хранилище архетипических образов жизни, можно сказать, что это источник всех наших мечтаний.

— Но вы же сказали, что Иной мир реально существует, — заметил я.

— Да, — ответил он, потянувшись в шкафу за другим ботинком, — но его действительное существование вторично по сравнению с его существованием как концепции, метафоры, если хотите, которая информирует, обогащает и освещает наш собственный мир. — Он заглянул в ботинок, словно подозревал, что там сидит эльф.

— Никто не считает меня тупым, — горько сказал я. — Но тут я не все понимаю.

— Мы видим наш собственный мир, — терпеливо объяснил Неттлс, — по большей части только благодаря свету, падающему на него из Иного мира. — Он поставил ботинок на стол рядом с первым, и опять зарылся в шкаф, как будто это был вход в Иной мир. — Я спрошу вас, Льюис, — резко продолжил он, — где в первую очередь учатся верности? Или чести? Или любой другой высшей ценности, если уж на то пошло?

— Например, постижению красоты? — высказал я предположение, чтобы связать его рассуждения с предыдущим фрагментом.

— Очень хорошо, — согласился он, — например, красота — скажем, красота леса. Где можно научиться ценить красоту леса и уважать его?

— На природе? — По-моему, ответ был очевидным.

— Да ничего подобного! Многие из нас вообще не испытывают уважения к лесу, а то и вовсе его не замечают. Наверняка вы таких людей знаете. Вы их видели, и видели их творения. Это те, кто насилует землю, вырубает леса и грабит океаны, угнетает бедных и тиранит беспомощных, живет так, как будто за горизонтом их собственных ограниченных земных представлений вообще ничего нет. — Он словно спохватился. — Но я отвлекся. Перед нами стоит вопрос: где научиться видеть лес как нечто прекрасное, уважать его, ценить его ради него самого, осознавать его истинную ценность как леса, а не как источника древесины, который нужно разрабатывать, или преграду, которую нужно снести, чтобы освободить место для автомагистрали?

Я понимал, какой ответ он хотел услышать, и постарался доставить ему удовольствие.

— В Ином мире?

— Да, в Ином мире.

Я, правда, хотел его понять. Но не мог.

— Как, — спросил я почти в отчаянии, —как это сделать?

Профессор достал широкий кожаный ремень и начал вставлять его в петли вельветовых штанов.

— Очень просто. Само присутствие Иного мира зажигает в нас искру высшего сознания или воображения. Именно истории, сказания и видения Иного мира — этой волшебной, заколдованной страны, начинающейся сразу за стенами явленного мира — пробуждают и расширяют в людях понятия красоты, почтения, любви и благородства и прочих высших добродетелей. Иной мир — это Форма Форм, хранилище, да? Именно там обитают архетипы. Однажды мой коллега-преподаватель спросил меня: «Как можно увидеть настоящий лес, если ты никогда не видел сказочного леса?» Ну? Я задам вам тот же вопрос.

А вот эта мысль, как ни странно, имела для меня смысл.

— Пока существует Иной мир, мы можем видеть наш собственный мир таким, какой он есть, — с огромным трудом выродил я мысль.

— И даже больше, чем есть на самом деле, — добавил Неттлс, застегивая ремень. — Это очень важно. Ибо главным образом благодаря существованию Потустороннего мира мы осознаем высшую ценность мира нашего — ценность, которая выходит далеко за рамки составляющих его элементов.

— Так же как ценность леса выходит за рамки стоимости бревен, которые в нем добывают? — С надеждой предложил я.

— Именно, Льюис. — Неттлс явно был доволен. — Вы делаете успехи.

— Но разве мы не можем сделать это сами? Не можем осознать ценность леса или чего-то еще без всякого Потустороннего мира? Я имею в виду, разве мы не можем просто представить себе все это?

— Возможно, Бог и смог бы. Но люди не настолько одарены, чтобы создавать что-то ex nihilo {из ничего (лат.)}. — Я с удивлением смотрел, как профессор расстегивает рубашку. — Нет, человеческие творения должны быть основаны на чем-то реальном, каким бы неуловимым и тонким это что-то не было. — Он предостерегающе поднял палец. — Будьте уверены, мы не сами пришли к этому знанию, этому сознанию высших ценностей, мистер Гиллис. Нас надо учить. И Другой мир — главный инструмент нашего обучения. — Он снял рубашку, достал из шкафа другую и начал ее надевать. Телосложение профессор имел на удивление подтянутое.

— Ладно, — сказал я, — но какое отношение это имеет к той космической катастрофе, о которой вы говорили?

— Мне казалось, это очевидно. — Он заправил рубашку в брюки.